Василий Ильич пробовал бороться за этих людей без их участия. Не об этом, конечно, он мечтал, едучи сюда, и не это он считал делом своей жизни. Но, чтобы успокоить ноющую совесть, надо было что-нибудь делать, хоть это маленькое дело "заступника за слабых". Бороться однако приходилось с жестокой и безжалостной природой и с не менее жестокими и безжалостными людьми. Иностранная компания, для которой важнее всего было поскорее высосать из земли ее богатства, делала для защиты от взрывов и обвалов только то, без чего нельзя было работать. Все требования Василия Ильича оставались без ответа. И в его шахте было, как в других шахтах.
А работа шла, большая, сложная, засасывающая и порабощающая. Тысячи мелочей, как паутина, опутывали ум и душу.
И уже были моменты, когда, стоя у "ствола" и наблюдая за подымающимися вагонетками, Василий Ильич забывал о невидимых людях. Получалось такое впечатление, что земля сама выплевывает свои богатства. И, отдавая распоряжения, Караваев чувствовал себя распорядителем и управителем огромного механизма, в котором вагонетки, тачки, лошади, канаты, люди, паровая машина были частицами одинакового значения. Человека убило -- первая мысль: заменить! Аппарат должен быть в исправности!
И, ловя себя на этих мыслях и настроениях, Василий Ильич ненавидел себя.
Бежать, бежать! Пока не поздно! Пока жив еще голос совести, пока не порваны еще золотые нити мечтания, пока не потеряны еще остатки воли! Стыдно отступить, но еще страшнее -- сдаться! Жизнь широка, велика. На другом поприще, в другом уголку русской жизни найдет он приложение для своих сил!
Но Караваев не бежал.
Странное, почти неуловимое, ощущение удерживало его, какое-то таинственное предчувствие чего-то неожиданного и значительного, что непременно придет и все изменит. Ощущение непонятное и внезапно возникающее где-то в тайниках души в минуты самого глубокого отчаяния. И чуть выплывало это таинственное предчувствие -- исчезало отчаяние. Бодрая энергия вселялась в душу, все казалось легким, доступным. Сердце замирало в трепетном чаянии надвигающейся радости.
Откуда шла она? Из лучистых видений молодой фантазии или от весны, -- от наивной и звонкой, как смех ребенка, весны, которая и в пыльное и дымное царство угля вносила порывы, бодрость и веру?
VI.
Да, от весны.
В один из первых дней весны к нему на шахту приехали Ременниковы, мать и дочь.
Так неожиданно было их появление, что в первую минуту казалось сном. Две женщины, веселые, смеющиеся, в светлых платьях. У Маруси в руках букет сирени...
-- Я так рад! Такой сюрприз! -- говорил Караваев, усаживая дам на маленькой веранде. -- Ведь я забыл, что существуют где-то жизнь, смех, цветы, белые платья! Спасибо вам, что вспомнили!
Варвара Александровна, смеясь, рассказывала:
-- Все спрашивают: где наш новый инженер? Каков он? Умен? Красив? Холост? Две барышни пари держали. Одна утверждала, что вы блондин, другая -- что вы брюнет!..
-- Я думала, не больны ли вы? -- вставила Маруся. -- Разве можно так -- показаться и исчезнуть?
-- Кружилин пустил про вас слух, что вы устроили себе в шахте келью и спасаете душу постом и молитвой... И представьте, поверили!
Караваев рассмеялся:
-- Я не думал, что мной интересуются!
-- А знаете, Василий Ильич, -- заговорила Маруся, -- ведь я к вам по делу.
-- Слушаю вас.
-- Я хочу спуститься в шахту!
-- Как? Сейчас?
-- Сейчас.
-- В белом платье?
Этого Маруся не сообразила. На минуту она смутилась, но внезапно глаза ее вспыхнули радостной мыслью.
-- А ведь так еще лучше! -- воскликнула ока.
-- Платье ваше пропадет, -- предупредил Караваев.
-- Зато как это будет хорошо! -- вся раскрасневшись от возбуждения, говорила Маруся. -- В белом платье и с сиренью в шахте!.. Правда, Василий Ильич, хорошо?.. Вот вы сказали: "я забыл, что существуют жизнь, смех, белые платья, цветы"... и обрадовались... А они ведь тоже забыли... они, в черной шахте! Ну, пусть тоже вспомнят про весну!.. Правда, Василий Ильич?