-- Не надо. Мне близко. -- И вышла из комнаты.
X.
Дни проносилось быстрые, шумные, содержательные. Караваев чувствовал себя так, как будто попал в стремительный пенистый поток и несется, как щепка, радостно отдаваясь силе течения, упиваясь его шумом, мощью и безудержностью.
Любовь к Марусе росла и крепла. Иногда ему казалось, что это сон, видение -- эта нежная красавица, обвивавшая его душу лучами неизбывного счастья. Где бы он ни был -- в своей комнате, в шахте, за работой и в редкие минуты отдыха -- он видел ее перед собой, словно она стала неотъемлемой частью его души.
-- А я считал любовь пустяком, выдумкой поэтов! -- говорил он Марусе.
-- А теперь?
-- Теперь я думаю, что никто не сумел описать любовь... Что слова такие бледные, сухие... И мне самому хочется писать стихи!
Ременниковы отнеслись к их любви с нескрываемой радостью.
Семен Дмитриевич положил руку на плечо Караваева и сказал:
-- Лучшего мужа для моей Маруси я не желал! Главное то, что вы человек умный и способный и дорогу в жизни проложите себе легко...
А Варвара Александровна, вся раскрасневшись от радости и волнения, призналась:
-- А ведь я это предвидела! Когда вы в первый раз пришли к нам, я так и решила -- этого молодца надо поймать в сети... Несколько раз думала, как бы это его скрутить... А он...
-- Сам скрутил себя! -- смеясь, подсказал Караваев.
Оказалось, что за Марусей есть и приданое, о чем Ременников сообщил Василию Ильичу с серьезной деловитостью и обстоятельностью, сдерживая его нетерпение указанием на то, что "дело делом", "деньги счет любят" и т. д.
Было решено, что свадьбу справят через два месяца.
Когда речь зашла об этом, Караваев вспомнил Елену и ее последнюю просьбу.
-- Я бы хотел, -- сказал он, -- чтобы свадьба была не здесь. Мы поедем в город и там обвенчаемся.
-- Что вы! Что вы! -- возмутилась Варвара Александровна. -- Это невозможно! Знакомые все обидятся... Помилуйте! Я так мечтала о свадьбе Маруси... Обдумала все... И вдруг! Нет, я ни за что не соглашусь на это!.. И зачем? Скрываться, кажется, нет причин.
Караваев не возражал. Он решил, что об этом поговорить можно и после. Два месяца представлялись ему, живущему напряженной жизнью, таким громадным сроком, в течение которого может совершиться много событий...
Его сношения с шахтерами развивались своим чередом, и так же, как он никогда не забывал Маруси, и мысль о "деле" никогда не покидала его. В свободные часы его можно было видеть уже в рабочей казарме. В шахте и на улице его окружали шахтеры. Он уже не был "чужим". Ему верили. Его любили.
Такая близость к шахтерам не могла остаться тайной для администрации рудника.
Однажды у Ременниковых к нему подошел Березин и с таинственным видом отозвал его в уголок. Очутившись с глазу на глаз с Караваевым, Березин сделал торжественное лицо и шепотом заговорил:
-- Василий Ильич, я должен предупредить вас, как товарища... я хочу сказать, как единомышленника...
-- О чем речь?
-- Вы неосторожны! В нашем деле необходима самая строгая конспирация...
-- В каком нашем деле? -- иронически переспросил Караваев.
-- Ах, зачем это недоверие к человеку, убеждения которого всем известны! -- обиженно ответил Березин. -- Мы служим одному делу... И вот я говорю: надо быть осторожным... Очень осторожным...
Караваеву было смешно.
-- Скажите-ка лучше, -- внезапно прервал он Березина, -- как идет ваша охота с мистером Вильямсом?
Березин покраснел, что-то пробормотал и ретировался.
На следующий день на ту же тему заговорил Ременников.
-- Послушайте, Василий Ильич, -- начал он, убедившись, что никто их не слышит. -- Ведь это, друг мой, слишком. Мне профессор Наитинов писал, что вы левый. Я против этого ничего не имею. Я сам демократ и конституционалист. Но нельзя, друг мой, через край хватать! Не забывайте, что вы имеете дело не с фабричным пролетарием, а с шахтерами. -- Семен Дмитриевич многозначительно взглянул на Караваева. -- Ведь это дикари! Они не доросли до понимания принципов организованной борьбы между трудом и капиталом! С ними иметь дело опасно... Они не так поймут... Мы и так живем под вечным страхом пробуждения этого зверя... Ну, да, зверя... При всем демократизме, надо смотреть правде прямо в глаза... А затем... Помимо этого... -- после долгой паузы продолжал Ременников, -- наши отношения... В какое положение вы ставите меня? Все знают, что я выдаю за вас свою дочь. Моя снисходительность по отношению к вам будет принята за пристрастие... Ведь мы служим не шахтерам, а предприятию!
Для того, чтобы положить конец этим разговорам и подозрениям, Караваев решил выступить открыто с проектом рабочей кассы.