-- Господи помилуй! Господи помилуй! -- беспрерывно произносит баба с ребенком на руках, бегущая рядом с Караваевым.
Другой женский голос, резкий, как скрип железа, кричит:
-- На шестой?
-- На шестой! -- отвечают ему одновременно десятки голосов мужских и женских, и между ними тонкий, детский голосок.
Караваев чувствует, что под ним подкашиваются ноги. Проносится мысль: "упасть! Пусть затопчут! Так лучше..." Но тело стремится вперед, словно брошенное из пушки...
Странные и страшные картины и сцены мелькают перед глазами, словно перед ним проносится панорама ужасов.
Вот стоит посреди поля пьяный шахтер, шатается, размахивает руками и хриплым голосом поет:
Шахтер рубит, шахтер бье,
Шахтер песенку пое!
Кто-то прямо в лицо кричит ему:
-- Выпал!
Пьяница вздрагивает, ударяет себя по лбу, и через момент он уже несется с толпой, такой же сосредоточенный, такой же пришибленный, как и все.
Вот пересекла им дорогу женщина.
-- Где выпал-то? -- спрашивает она.
-- В шестой! -- отзывается кто-то.
-- А Петро? Как же Петро? -- спрашивает она, как-то изумленно-испуганно тараща глаза.
И вдруг дико, оглушительно визжит, каким-то не человеческим, а кошачьим визгом, хватается руками за концы юбки, и вот она несется, обгоняя других, и оглашает поле диким криком:
-- Петро-о!
Страшные видения. Кошмарный сон. И среди этих видений существо, которое было когда-то Василием Ильичом Караваевым...
XIII.
-- Господи помилуй!
-- Страсти какие!
-- Боже милосердный!
Так шептала толпа, многотысячная толпа, которая огромным пятном чернела на поле вокруг шахты. Весть о катастрофе разнеслась по всей окрестности, и с соседних рудников и поселков пришли рабочие, их жены и дети. Но было тихо, -- так тихо, что издали нельзя было предположить присутствия людей. Ужас как будто внезапным ударом ошеломил толпу. Не было ни ропота ни жалоб. Только робкие слова отчаяния и безграничного страха шептали побледневшие губы
Здесь были люди, которым было знакомо костлявое лицо смерти. Она смотрела на них из каждого уголка, из каждой щели, и они с нею свыклись, встречали ее взгляд без страха и даже без волнения... Но и эти люди замерли в ужасе перед новым кровавым пиршеством смерти. Растерянно смотрели самые угрюмые, самые озлобленные, потому что такого ужаса не видели еще и их, много видавшие, глаза. Еще не было известно, как произошла катастрофа, сколько человек погибло, но с момента взрыва прошло уже несколько часов, и никто из бывших в шахте не вышел на поверхность. Нарождалась мысль, -- дикая, безумная мысль, которую гнали от себя все, -- что вся смена в несколько сот человек похоронена заживо в подземелье.
И оттого, что не было известно о размерах несчастья, а надежда боролась с ужасными догадками, не нашли еще выражения ни горе, ни страх, ни гнев толпы.
Здесь были женщины, чьи мужья остались в шахте, братья, сестры, дети. Бледные, с лихорадочно-блестящим взглядом, бродили они среди толпы, и плотно сжатые губы раскрывались только для того, чтобы произнести робкую молитву. Не было ни слез, ни вздохов, ни жалоб; только напряженное ожидание.
Вновь прибывающие вносили некоторое движение своими расспросами. Но им отвечали молчанием, и напряженно-выжидательное настроение толпы передавалось им. С тихим шепотом: "Господи помилуй!" -- они отходили в сторону или сливались с толпой.
Так проходили минуты, томительно-долгие, как часы, и часы, бесконечные, как целые жизни.
И вот пришла ночь, черная и звездная летняя ночь на юге. И таинственным и страшным, как дикая сказка, как вымысел безумной фантазии, показалось черное поле с тысячами замерших в ожидании, похожих на тени людей, и черное небо, мигающее яркими звездами, пугающими и прельщающими.
И в таинственном мраке пронесся таинственный слух:
-- Из-под земли слышны крики!..
Кто первый услышал эти крики из-под земли, не было известно. Может быть, чье-то чуткое ухо услыхало биение тысячи сердец, напряженных, как струны, и это биение показалось ему криком из-под земли. Может быть, чья-то изболевшаяся душа захотела встревожить мистический ужас темноты и молчания и придумала этот страшный слух. Может быть, и впрямь донеслись до толпы стоны и крики заживо погребенных...
Пронесся слух с одного конца поля до другого, передаваемый испуганным шепотом.