-- С характером девица! -- воскликнул Заблоцкий, и опять его мясистое лицо затряслось от смеха
В разговор вмешался сам Ременников. Обращаясь главным образом к мистеру Вильямсу, он сказал:
-- Да, моя сестра оригинальная девушка. Так, знаете, все, как водится, играет хорошо, прямо талант... И образованная... Много читала, теперь на курсах в Москве... Только горяча, ах, горяча! Экзальтация... ну, прямо до наивности!..
-- Эмансипе! -- опять вставил Заблоцкий.
-- Эмансипация женщин -- вопрос очень серьезный и отнюдь не смешной!
Это произнес Березин. Встал, сказал и снова сел, словно, сделав это заявление, исполнил свой долг и за дальнейшее снимал с себя ответственность.
Мистер Вильямс провел рукой по волосам, поправил другой рукой галстук и среди общего молчания изрек:
-- Русская женщина очень эксцентрична.
-- Так всегда, -- шепнул Кружилин Василию Ильичу. -- Он говорит только афоризмами.
Разговоры о девушке, спустившейся в шахту, оживили Василия Ильича. Из отрывочных фраз он успел многое уяснить себе. Ему хотелось, чтобы разговор продолжался. Но в это время Варвара Александровна пригласила гостей в столовую.
Кружилин внезапно пришел в восторженное состояние и, обхватив Караваева за талию, шептал, ведя его к столу:
-- Ну, что? Осмотрелись? Суть-то, суть схватили?.. Вот Могилянский смотрит на вас. Знаете, о чем он, шельма, думает? "Этот молодой инженер, -- думает он, -- взяток не будет брать... Ну, и чёрт с ним!.. Все равно товар будет получать от меня, потому что Ременников, Заблоцкий, мосье Турго уже давно свое взяли, старый пьяница Кружилин на мой счет ужинал с певичками"...
-- Что вы?
-- Ах, вы, наивный!.. А вы думаете, откуда у Семена Дмитриевича такое великолепное вино?.. Впрочем, на первый раз хватит с вас! Чего это я ошарашиваю сразу такого милого юношу!
III.
Когда гости уже успели выпить и закусить и почувствовали внезапный прилив бодрости, словоохотливости и остроумия, в столовую вошли Маруся и Лена.
Девушек встретили шумными приветствиями.
Не успели они поздороваться со всеми и усесться, как охмелевший мосье Турго предложил тост "за дам". Кто-то потребовал, чтобы француз выпил "за женщин"; но этого слова он никак не мог одолеть, и за столом стоял хохот.
Василий Ильич в это время смотрел на девушек, которые уселись против него. Марья Семеновна, которую все присутствующие звали Марусей, была удивительно похожа на мать. Стройная, нежная, с мягкой томностью во взгляде больших ясных голубых глаз, в красивой прическе и изящном платье, она была обаятельна.
-- Что? Понравилась? -- шепнул Кружилин. -- Берегите свое сердце, юноша!
Василий Ильич не ответил, но долго смотрел на Марусю.
Рядом с Марусей Елена Дмитриевна казалась некрасивой, серой, неинтересной. Она была выше Маруси, с несколько выдающимися скулами и слишком широким, как у брата, носом. Волосы были завиты венком вокруг головы и оттеняли большой и широкий лоб. Таких девушек Караваев встречал в Петербурге среди курсисток и в партийных кружках. Трудовая жизнь, самостоятельность и мужественность натуры словно наложили свой отпечаток на наружности. Но когда Елена подняла глаза на Караваева, он от неожиданности вздрогнул. Никак нельзя было предположить такие глаза на этом сером лице блондинки. Огромные, черные, глубокие, полные какого-то почти мистического трагизма, эти глаза не могли принадлежать обыкновенной, "серой" девушке!
-- Елена Дмитриевна! -- громко начал Заблоцкий, -- ну, как в шахте? Не то, что на Тверском бульваре? Темно? Сыро?
Не поднимая глаз, Елена ответила:
-- Сами знаете. Вам не впервой!
Василий Ильич решился заговорить. Тихо, так, что никто кроме Елены, не мог его слышать, он спросил:
-- Шахта вас поразила, не так ли?
Девушка подняла на него глаза и, встретив его серьезный взгляд, как-то болезненно улыбнулась. Потом тихо сказала:
-- Штейгер, который вел меня, говорил, что под всем городом проходят шахты... И что под этим домом, вот под этим самым местом, тоже идет работа... Ведь это страшно...
В тихом голосе Елены слышны было глубокое страдание и какой-то наивный, почти детский, страх. Эти слова взволновали Караваева. И ему, новому здесь человеку, показалась ужасной мысль, что под ними, под их ногами течет жизнь, черная, холодная жизнь.
-- Да. Мы, как над подвалом, здесь, -- сказал он.
-- Подвал! -- живо подхватила Елена. -- Не подвал, не подземелье!.. Ад! Преисподняя!.. Черное, черное... Липкое, едкое, холодное, удушливое! Безнадежное... Как там живут? Как работают? Непостижимо... Ведь на каторге лучше! И в тюрьме лучше! А ведь живут, работают! Сотни... Тысячи... Десятки тысяч!