-- Такова жизнь, -- печально отозвался Караваев, -- для хлеба все!
-- Ах, знаю! -- нетерпеливо возразила Елена. -- Но такое черное! Такое безнадежное! Разве я могла подумать?.. Ужас!
За столом было шумно и весело. Могилянский рассказывал анекдот про солдата, объясняющего своим товарищам, что такое шахта. Кружилин дразнил Марусю, утверждая, что она не решится спуститься в шахту. Госпожа Березина восторженно передавала дочерям нотариуса содержание только что прочитанной повести...
После долгой паузы Елена продолжала:
-- Еще сегодня утром я здесь, в этом самом доме, играла и пела... Играла и пела! Ведь подумать, страх берет: над их головами!.. И теперь тоже! Тут светло... электрические люстры... А там ведь и теперь работают! И весело здесь, смеются, пьют... Тут ночь, как день... там день, как ночь! Над головами живых людей другие люди беззаботно веселятся... И никому не страшно... Не стыдно...
Случилось так, что разговор за столом прекратился, и все слушали Елену. Должно быть, услыхал один и обратил общее внимание на нее. Ни Елена ни Караваев не заметили этого сразу. Только окончив, Елена невольно оглянулась, заметила, что все взгляды устремлены на нее, и насупилась, угрюмо углубилась в тарелку.
-- Сентиментально! -- выпалил Заблоцкий среди общего молчания. -- Значит, по-вашему, многоуважаемая Елена Дмитриевна, нам здесь, наверху, не надо ни есть, ни пить, ни любить, ни смеяться? Посыпать пеплом главу и плакать? Или, может быть, многоуважаемая Елена Дмитриевна, всем нам переселиться в шахту? А? Приказывайте!
Но Елена не ответила.
Заговорил Ременников:
-- Ты, Леночка, преувеличиваешь. Это с непривычки. Вот поживешь здесь, сама убедишься. Конечно, в шахте темно, сыро, удушливо. Опасно тоже. Много увечий, несчастных случаев. Все это так... Но люди уживаются. Шахтеры вовсе не так несчастны, как ты представляешь себе! Ты их сама расспроси. Они даже довольны своей жизнью и тоже смеются, веселятся, пьют... Вообще надо смотреть на вещи проще. Надо считаться с жизнью!
Елена опять не ответила, угрюмо сидела, опустив глаза, и как будто даже не слыхала обращенных к ней слов.
-- А как на войне? -- вмешался Могилянский. -- Вот я был на войне...
-- Поставщиком? -- ехидно вставил Кружилин.
-- Вот я видел, как живут люди на войне, -- продолжал Могилянский, сделав вид, что не слышал замечания Кружилина. -- Тут гранаты, пули, а между тем собираются в группы, пьют вино, играют в карты... Анекдоты рассказывают... Я целую коллекцию анекдотов привез с Дальнего Востока!.. Это на войне!.. А мадемуазель удивляется, что мы здесь забываем о шахте!..
-- Хватили однако! -- возразил Кружилин. -- Ведь на войне и те, что веселятся, под пулями сидят! От тоски пьют!.. А мы-то с вами, небось, не под огнем!
Елена взглянула на Кружилина и снова опустила глаза.
Впервые за весь вечер заговорил доктор Кац. Что-то жуя и как будто куда-то торопясь, у него всегда был вид торопящегося человека, он произносил слова скороговоркой, как будто считал самый акт говорения пустым, нестоящим делом.
-- Стыдно? Страшно?.. Слова! Слов можно сказать сто, тысячу, миллион! И ничто не изменится! У нас будет ночью свет, у них днем -- тьма! Подумаешь, "над головами"! А над нашими головами никто не ходит? Такая уж жизнь... многоэтажная!.. Тут слова ни к чему! Дайте дело! Путь укажите, и я вам, сударыня, в ножки поклонюсь! А если пути у вас нет, то я спрашиваю, на что мне ваши слова? Ваше негодование? Ваши упреки? На что мне слова? А?
-- Правильно! -- отозвался мистер Вильямс. -- Наперед дело, потом слова. А русский человек любит наперед слова, а дело никогда!
-- Доктор! -- крикнул Заблоцкий, -- отчего же вы не спросили у Елены Дмитриевны? Может быть, она и путь знает? Просветите нас, многоуважаемая Елена Дмитриевна!
Елена не отозвалась и на этот раз. Вместо нее ответила Маруся. Вспыхнув, она резко бросила Заблоцкому:
-- Чего вы пристали? Вам все смешно!
-- Позвольте, Маруся, я вовсе не смеюсь! -- не унимался Заблоцкий. -- Почему бы Елене Дмитриевне не знать пути? Ведь в Москве на курсах давно решен социальный вопрос!
-- Замолчите, прошу вас! -- воскликнула Маруся.
Она побледнела, а в глазах вспыхнул огонек негодования и раздражения, и от этого она стала еще прекрасней. Караваев поймал себя на том, что отвлекся от этого волнующего его спора и думает о ее красоте.
А Заблоцкий, как ни в чем не бывало, продолжал:
-- А если, паче чаяния, Елена Дмитриевна не знает, так вы спросите у коллеги Березина. Он вам скажет -- коллективизм! Он в книжках вычитал! А неприятные работы, как, например, работа углекопов, в будущем государстве будут производиться по очереди... Своего рода всеобщая шахтерская повинность... Ловко, а? Соблазнительная перспектива, мистер Вильямс?..