— Чёртов оборотень, — ругалась девчонка на людском языке. Мужчина усмехнулся про себя, но не выдал, что понял прозвучавшие слова. — Зачем я только трачу на тебя отвар? Лучше бы приберегла для своих. Тех самых, кого искалечишь ты и твои друзья-монстры.
Она прибавила пару ругательств, заставив оборотня удивиться: услышать подобное из уст ребёнка казалось странным.
— Зачем ты только оставил нас тогда в живых? Почему не поступил, как должен был? Знать бы ещё, что ты сказал в конце. Проклятье, небось, какое-то! Это бы объяснило, почему я никак не могу забыть тот день. Почему я вообще считаю себя обязанной тебе?! — девочка гневно вскрикнула, но тут же умолка, заставив саму себя унять страх и злость. Взяла нитку и ловко продела её через игольное ушко. Иголка у неё была не простая, а изогнутая: Эклесс знал, что такими люди зашивают свои раны. Переживать такое самому ему ещё не приходилось, ведь его прежде не ранили так сильно, а все царапины быстро затягивались и без помощи. — Ты ж, наверное, и не помнишь меня. Ещё бы, уже лет пять прошло. Небось, уже столько людей да эльфов перебил, что и не упомнить.
Эклесс скривился, когда игла вонзилась в тело. Слова были правдивы.
— Не корчись, — девочка стукнула оборотня по колену здоровой ноги — не со злости, а скорее из-за своего собственного страха. — Вот я тебя сейчас подлатаю, а ты меня убьёшь. И поделом мне будет. Нечего было столько лет убиваться, считая себя обязанной жизнью какому-то монстру.
В тот момент Эклесс вдруг вспомнил её — ту странную девочку, отходившую его палкой. Сейчас выглядит она уже взрослее, но в глазах всё та же решимость, что и в день их первой встречи. Оборотень негромко усмехнулся, а девочка, нахмурившись, уставилась на него.
— Какие некрасивые у тебя глаза.
Не сумев скрыть удивление, мужчина взглянул на своего лекаря, да только она сразу отвернулась, приступив к работе. Странно, подобного ему ещё никто не говорил, напротив, многие будто бы считали своим долгом отметить красоту лиловых глаз Эклесса.
Отвлёкшись, оборотень не заметил, как юная целительница закончила с ногой и пересела поближе в плечу, вглядываясь в рану, оставленную стрелой и когтями.
— В следующий раз лучше отгрызи себе руку, вместо того, чтобы так вырывать стрелу, — пробурчала она. — Разворотил всё, что можно. Надеюсь, ты боли не боишься, потому что шить мне придётся долго.
Говорила она ещё много чего, не прекращая, думая, что Эклесс не понимает. Но Эклесс понимал — в Сварте оборотень нашёл того, кто знает язык людей и изучил его.
Он загорелся желанием обучиться в день их встречи, и первым же делом обратился к Рагнару — своему собрату. Тот был удивлен вопросу есть ли среди оборотней тот, кто знает людскую речь, но всё же ответил:
— Нет таких, — пожал плечами мужчина, говоря на свартском, — да и не было никогда. А если уж так хочется говорить на людском языке, то обратись к людям. Мало их что ли в Сварте?
И это было верно — немало пленных, оставшихся в живых после пыток, теперь служили их хозяину, выполняя грязную работу. Они стали рабочей силой с которой никто не считался и которая никого не заботила — рабы без права поднять взгляд от земли.
Эклесс никогда прежде не разговаривал с ними, да и сами люди не стремились ни с кем говорить: запуганные болью, они чурались незнакомцев. Долго пришлось искать человека, готового заговорить, а уж тем более обучить своему языку, но везение было на его стороне — такой нашёлся.
Оборотень не понимал, почему пленный так счастливо улыбался, говоря на родном языке: сколько бы он не спрашивал, мужчина упрямо отмалчивался и продолжал свой урок. И, надо признать, учитель из него вышел толковый, жаль только что такая жизнь сгубила человека раньше срока — доучить Эклесса он не успел, и умер на другой год.
Мужчина скривился и взвыл, когда девочка посыпала рану порошком из мешочка.
— Такой страшный волк и боится царапины. Может мне подуть тебе на рану, как маленькому ребёнку? Не понимаешь меня? А оно и ясно. Вы ж, оборотни, наверное, вообще не разговариваете, воете только. А если и говорите, то на этом мерзком языке.
Девочка замолчала, а Эклесс вдруг понял, что ему неуютно. Звук её голоса — такой чистый и не похожий ни на что в жизни за стенами Сварта — успокаивал. Ему было приятно слушать эту гневную, а иногда тихую и спокойную, речь, которая и не думала прекращаться ни на одну единственную секунду. А теперь тишина. На душе вдруг стало странно отвратительно.