— Хватит… — Обезвоженным голосом попросил Олег. — Перестань. Всё.
— Отнюдь, мон шер, это не конец. Губа, наконец, получил отдушину. С ним стали обходиться как с ребёнком. Офицеры заговаривали ласково, и от солдат он получил некоторую поддержку, достаточную, чтобы огородиться от зла остальных. Все хотели одного: чтобы он дослужил спокойно и ушёл спокойно. Штабной писарь, потренировавшись, приспособился к его почерку и отписал его матери нужный ответ. Казалось бы, всё на мази. Но тут происходит второй суицид. Губа режет себе вены. Причём так безграмотно, да ещё гвоздём… Его отвозят в госпиталь, где обработав раны, колют успокаивающими средствами. У военных врачей таких суицидчиков полна коробочка. Их ничем не удивишь и не проймёшь, и поэтому они оставляют его без всякого на то контроля. А зря… На четвёртый день вечером санитары находят Губу в туалете, в одной из кабинок. Украденным скальпелем тот вскрыл себе живот. Сделал, буквально, харакири… Кто видел, утверждают: весь кафель был красным. Ноги медбратьев разъезжались, скользя в густой крови… Теперь, друже, пожалуй, всё…
Огромный кол застрял в горле у Олега. Он не мог его не сглотнуть, не выплюнуть. Причудливые круги плясали в глазах. Хотелось сунуть два пальца в рот и… Но причём тут физические проявления. Тут всё имитация. Кроме души…
— Он что… Не живой? — Слова дались ему не сразу. Вернее посыл данных слов (в портале не размыкают губ). В вопросе этом он вовсе не нуждался. Совсем не нуждался. Но отчего-то родил эти никчёмные тупые слова.
— Ты меня удивляешь, брат. Кто же тебе СЮДА живого вызовет?! Конечно, нет.
Виолент ждал, пока Олег скажет что-то ещё, но тот только тяжело раскачивался на занятом им табурете. Было неистепимо душно и хотелось выйти.
— Тебе плохо? — Поинтересовался Виолент. — Что-то ты побледнел лицом.
— Устал. — Прошептал Олег. — Домой хочу…
— А-а, ну это быстро… Подискутировать не хочешь? Подвести философскую базу под эту историю?
Олег медленно встал и плотно подошёл к Виоленту. Глаза того светились любопытством.
— Не хочу. — Ответил Олег. — Разберусь сам.
— Разберёшься с кем?!!! Опять же со мной. Только в вашем измерении это будет выглядеть бормотанием в стенку. Бредом сумасшедшего. Давай, счас, пока мы ещё разделимы… Вот смотри: любопытен факт! Губа, он же Артур Зельдин, патологически боялся боли. Своей, разумеется. А уж о крови говорить нечего! Он был жизнеохоч, труслив и приспособляем как таракан. А тут… Три суицида подряд, да ещё с таким изуверством. Не срастается что-то, а?!
Олега тряс ужас, вымораживая все другие эмоции. Не то чтобы он боялся мертвецов, тут другое… Анкерным болтом вкручивалось понимание: С НЕГО ПРИШЛИ СПРОСИТЬ. Там за оконным проёмом стоял УКОР.
— Убери его. — Еле слышно выдавил Олег. У него не оставалось сил. Становилось трудно дышать.
— Что? — Виолент, казалось, в самом деле, не расслышал. — Знаешь, какая деталька: в одном из писем, мать обещала сыну приехать к нему на двадцатилетие. Напечь пирожков с яблоками как он любит, и приехать в часть погостить. Угостить его, кровиночку и его товарищей…
Бешенство мутной водой перекрыло все шлюзы разума. Рука вылетела навстречу горлу Виолента, ударилось ладонью о кадык, охватило жадной хваткой.
— Задуш-ш-шу…
Послышался смех. Шея не скукожилась под тисками. Не сжалась от удара. Наоборот. Стала непомерно широкой в охвате, могучей. Виолент смеялся.
— Задушишь?! Разве такое быть может?
Олег чувствовал, хватка слабеет, пальцы бессильно немеют, а ярость исчерпывается капля за каплей. Энергия, воля уходит как дым. Виолент вскинул вверх брови и рука душильщика опала вниз.
— Не дури, мон шер! Так не бывает! У тебя есть минута сделать выбор. Какой? Думай сам!
Олег с испариной на лбу огляделся. Теперь его лихорадило, словно в домике включили на полную мощь кондиционер. Озноб, жар — следствие температурных явлений. Но Олег не мог этим страдать в физиологическом плане. Разве что с ума сходил… Нестерпимо хотелось проснуться. Очнуться…
Внезапно что-то поменялось. Или добавилось. Олег почувствовал давление извне. Как иголочками стало покалывать в верхней части затылка. Он осмотрелся и тут его прошиб настоящий леденящий страх. За оконной рамой, очень близко к ней, стоял Губа и смотрел ему в глаза. Прямо в глаза.