— Тебя беспокоит вопрос твоего настоящего отчества. — Ответил на его мысль Давид. — Именно настоящего, а не того, что тебе присвоили в детприёмнике. В детдомах используют принцип алфавитного порядка. При приёме подкидышей шибко не заморачиваются. Иван, Василий, Пётр — не углубляясь, лишь бы заполнить метрику. То же самое обстоит с отчеством. Если мама — икс, а папа дважды икс, в дело вступает фантазия. Так и получаются Андреевичи, Петровичи и Владимировичи. Спросишь, откуда я знаю твоего отца? Я твоё подсознание и знать твои подкорни — моя прямая суть.
— И? — Ваня сделал глубокую паузу. Желание боролось с каким то психозом, страхом узнать лишнего. Он сглотнул слюну, но вопреки себе затянул молчание. Давид сам пришел к нему на помощь.
— Тебе не терпится узнать обстоятельства твоего происхождения. Обычная история, каких пруд пруди. Молодую девушку охмурил некогда пылкий юноша. Девчонка, приехавшая из далёкого села, была проста и доверчива, а молодой человек прожжённый коллекционер наивных дурочек. Впрочем, их роман остался бы романом, если бы влюблённая девочка не потеряла бы голову напрочь. Их встречи отнюдь не носили пуританский характер, и кончилось тем, что довстречалась она с парнем до первых признаков беременности. Поскольку они оба являлись студентами первого курса педагогического института, то каждый отнёсся к проблеме по-своему. Она предвосхищала скорую свадьбу и счастливую семейную жизнь. Он же, понятно, не видел себя в роли папаши и давал ей уклончивые невнятные ответы. Валера, как ты понял, это был твой отец, мучительно искал выход из создавшегося положения. Грубо порвать с девушкой мешала боязнь приобрести нежелательную огласку, что в корне подрывало реноме комсомольского вожака. Жениться — за вариант даже не принимался и не шёл в расчёт, поскольку Валера планомерно строил свою жизнь и в будущей семейной фамилии не видел Наташу… Твою маму.
— Мою мать звали Наташа? — Округлил глаза Ваня.
— Да. Может, поэтому ты патологически тянешься к этому имени. В общем, батька твой словчил тогда, как нельзя удачно. Благодаря связям своих родителей он перевёлся втихарца в такой же пед. институт только при другом городе, благо и в Ангарске у него жили родственнички и могли подставить тёплое крылышко.
— Тварь. — Сдавленно прошипел Ваня.
— Что? — Вопросительно поднял бровь Давид и, не дождавшись ответа, бодро продолжил: — Наташа была в страшном ударе. Кроме того она упустила момент, когда прерывание было допустимо. Теперь оставалось только рожать. Но что ждало мать-одиночку, имевшую комнатёнку в общаге и не имевшую возможности даже доучиться. Родители далеко, а если бы были близко… Чтобы сказал отец, когда бы увидел её живот и не увидел рядом зятя. А мать? Как бы повела себя она, та, что учила её с малолетства искусству осторожных взаимоотношений с сильным полом. Выход был один. Тяжёлый, но верный. И девушка, пока носила тебя в себе, совершала это преступление часто в образах и представлениях. Поэтому когда настал момент истины, она это сделала легко и без колебаний. Ты остался на летней скамейке, в припарковой зоне, брошенный и плачущий. Не понимаю, чего бы ей на прощание не сунуть тебе титьку в рот! Извечный эгоизм. Тебя подобрала милиция, А к вечеру ты уже был в детдоме. Таково твоё восхождение в жизнь, под казённым именем и чужой фамилией. Настоящая, если хочешь знать, Кришевич — по отцу. А по матери — Лапин.
Ваня подавленно молчал, пока не зная, что делать со свалившейся на голову информацией, но Давид похоже не собирался останавливаться.
— Хочешь по отцу полную развёртку? — Спросил он и сделал небрежный тычок пальцем, куда-то в сторону. Тут же в ночном воздухе появилась светящаяся точка, величиной сначала с муху, затем увеличилась до размера яйца и, неожиданно кружок вытянулся диагоналями в правильный прямоугольник. Перед сидящими в креслах людьми возник, ни дать ни взять, экран на голом месте без намека, на какой либо источник питания. Молочный фон «телевизора» сменился портретом розовощёкого юнца в косоворотке и с длиннющей, но ухоженной гривой волос, расчёсанной наискось чёлкой на правую бровь. Улыбочка знающего себе цену ловеласа и нахальный прищуренный взгляд напоминали Климову кого-то, уж не себя ли…
— Таким он был в пору юности и в пору свиданий с твоей матери. — Прокомментировал Давид и, картинка уступила следующему слайду. Теперь на экране был молодой мужчина коротко постриженный, худой, заматеревший, со слегка выдающимися скулами. Взгляд был по-прежнему прищурен, но уж без шалого огонька. Более прозаичный.