Зорин не сдержал рвущегося смеха и выкрикнул на порыве чувств в небо:
— Конец, да?!
Рассмеялся и умолк, нахмурившись. Не доктор, но знал по начитке, что такой вот смех, срывающийся, бывает у истериков как высвобождение… Как реакция на определённое. Узнаваемое. Привычное… Можно загнать человека обстоятельствами. Трудностями. Морально забить его волю, оставить одни рефлексы. И тогда обнажённые нервы как оголённые провода опасно искрят. Такие люди — проблема для самих себя. А для общества… Тем более. Но он-то Вадим Зорин давно надломан. Не здесь, а в далёком девяносто пятом. Пустое… Возвращаясь к истерикам, Вадим невольно вспомнил книгу про узников немецкого лагеря, которую с запоем читал ещё в седьмом классе. Фашистские медики, психиатры, мать их так, ставили эксперимент над человеческой психоструктурой. Согласно узаконенной идеологии нацистов масса двуногих, не арии, а проще сказать, человеческий материал подвергался усиленной тоталитарной обработке. По-другому планомерно загонялся в скот. Делалось это крайне старательно и не одним днём, но главная суть в другом. Нацисты устраивали своего рода праздники для заключённых. Отдушины. В такие редкие дни никто не выгонялся на работу, в бараки выдавались матрасы, а в рацион вместо немытой требухи и рыбьих глаз на стол попадало мясо. Экслюзивчиком как немецкий натурпродукт — настоящий шоколад, это выше понимания… Сначала пленные пеняли на день рождения ихнего там вождя, но нет… Дней выходило больше, чем раз в год, да и зачем фрицам разбазаривать шикарную хавку на полуживых врагов. Этого никто не понимал, но пользовались все. Неважно во имя чего и во имя кого, главное зацепиться за ускользающую жизнь. Но день заканчивался. Праздник — тоже. Наутро они просыпались скотом, который пинали, мордовали, оплёвывали, втирали в грязь. Как обычно. Как всегда. Кто-то подыхал, а кто-то ещё карабкался, памятуя о том сладком шоколаде… Предупреждений никаких не было. Объявлений от администрации, тем более. Просто р-раз! И на тебе выходной — крохотный материк рая во вселенском аду. Это оглушало и обесточивало все чувства, если таковые ещё у кого и оставались. Это было немыслимо. Подобная терапия — прецедент бесчеловечный, но людей в узниках концлагеря не видели, с мнением их не считались. Они были подопытным материалом, и не к чести фашистских гиппократов, эксперимент проводился с тщательнейшим изуверством. По железно стойкой схеме: отдушина — отношение — чистое бельё — питание. Всё это в сопровождении музыки Баха на патефоне и обязательным вывешиванием в центральной части барака картины, невзрачной на первый взгляд. И на второй тоже… Чёрно белая мазня. Абстрактные пирамидки среди шаров. Но всегда как обязательное условие. На видном месте. Однажды кто-то попытался добавить, накарябать ногтём что-то своё на этом «шедевре». Его вежливо вывели из барака. Просто вывели. Назад он не вернулся. Вывод сделали правильно. Это табу священно и неприкасаемо. Это атрибутика их вольготного шоколадного рая. Не будет картины, не будет и рая. Взаимосвязь прослеживалась чётко. Никто не видел, кто её вешал, и как её снимали, только если утро начиналось без картины, в жизнь врывалась Боль. Боль и Страдание. Потом в этом порядке оборвалось… Оборвалось окончательно. Навсегда. Картину не вешали, музыку не включали. Без главного не было и всего остального. Привычными стали грязь, вонь, пахота. Бесконечная как резина беззубая усталость. С пустыми глазницами и мёртвыми бескровными губами. Вечное колесо — года. Сколько их накрутило? И есть ли в лагере года? Смрад уравнял всех: и плохих и хороших, добрых и грубых. Уравнял до уровня слизи, до уровня беспозвоночных. Кто хотел умереть — умер. Кто оставался жить, жил. Вернее, думал, что жил. Но о них помнили и в довершение эксперимента вызвали однажды по одному. Медики в белых накрахмаленных халатах — нет… Черные мундиры с ромбиками и орлами. Секретное подразделение доктора Геббельса, мать его за ногу! Подопытным последовательно выдавались фотографии. Разные… Либо картинки из журналов разносортного содержания: природа, животные, техника, девушки. Но даже фривольные создания с аппетитными формами не вызвали ни у кого позывных толчков, именуемых рефлексами. Красивые поля, леса, ландшафты, а также пышные натюрморты не вызвали интереса в отравленных лагерем организмах. Беспозвоночные взирали молча, бесцветно, пусто. Пока… Пока в руках не задержалась одна единственная фотография. Чёрно-белых пирамид с шарами…