Я ответил, что ко мне это не относится. Мы вошли в здание, «ночной кошмар Мёбиуса» довез нас до кафедры.
— Так вы оказывается к нам! — она была приятно удивлена.
— И к вам и к Цансу. Профессору, насколько я знаю, разрешили работать…
— Не разрешили, — возразила Ливей. — Он вам солгал. Врачи просили его еще неделю побыть дома.
Она сняла пуховую куртку, делавшую ее в четыре раза толще, включила компьютер, он автоматически стал загружать «ШДТ».
— Далеко продвинулись?
— Вывела синие водоросли, — сказала она с гордостью.
— Отчего не зеленые? Желтой краски не хватило?
— Вы эволюцию в школе проходили? (я кивнул) Сразу видно, что нет. Или вы прогуливали уроки. Синие водоросли — это фотосинтез. Вы понимаете, на моей планете включилась фотонная мельница — основа основ жизни. Теперь все пойдет как по накатанному: появится кислород, а вместе с ним и озоновый слой. Озоновый слой защитит живых существ от ультрафиолета. А двухатомным кислородом будут дышать мои моролинги.
— Кто?! — я едва не опрокинул на себя стакан горячего чая. (Ливей заботливо предложила мне чай сразу после того, как загрузились «ШДТ».)
— Чего вы так пугаетесь? Поставьте стакан на стол, а то разольете.
Мне удалось несколько унять волнение. Ливей раскладывала на столе папки с бумагами, что-то весело напевала себе под нос.
— Своих сапиенсов вы назвали моролингами в честь туземцев из романа Брубера?
— Какой БрубЕрр ? Я знала одного Бруберра, когда еще жила в Париже. Бог мой, сколько лет прошло… Десять? — и она посмотрела на меня, словно я знал ответ. — Нет, все двенадцать! Он приехал из Кёльна, такой высокий…
— Хорошо, пусть не из романа, — мне пришлось ее перебить. — Но все же, почему вы назвали сапиенсов моролингами, хотя никто не мешал вам назвать их неандертальцами, кроманьонцами или, к примеру, австралопитеками?
— О, какие слова вам известны! Кто б мог подумать.
— А если без иронии.
— Как же можно без иронии? Ну хорошо, эту таинственную историю мне поведал мсье Сёмин. Сёмину рассказал профессор Цанс, которого вы так жаждете видеть. А профессору, вероятно, рассказали сами моролинги. Моролиги утверждают, и профессор Цанс с ними согласен, что первыми на Земле появились они, потом люди мутировали — все, за исключением моролингов. Мы с вами мутанты, господин Федре, настоящие земляне — моролинги.
— И все это всерьез?
— А вы видели когда-нибудь моролинга с чувством юмора?
— Меня они не насмешили.
— Ну вот вам и ответ… ох, — она сжала губы и уткнуло лицо в ладони.
— А «ох» к чему относится?
— Я все время забываю, что Бенедикта больше нет, — всхлипнула она. — Я такая легкомысленная… Наверное, это из-за увлечения играми.
— Да, — согласился я, — в играх через каждый килобайт убивают какого-нибудь Бенедикта. Легко привыкнуть.
— Больше не буду в них играть… Кстати, вот и профессор, — она утерла слезу и сделала изящный жест ладонью, словно Цанс должен был появиться на ладони, а не из дверей.
Я взглянул на пустую ладонь, потом обернулся. Профессор шел, опираясь на трость из шпастого бамбука, украшенную индейским орнаментом. Трость ему подарила Катя в память о Ламонтанье.
— Вы ко мне? — спросил Цанс.
— Да, профессор. Вчера я прочитал последнюю статью Бенедикта: динамическая лингвистика, ее приложения и так далее. Мне не все в ней понятно.
— Статья большая, вы задавайте конкретные вопросы, мы постараемся ответить.
— Хорошо. В статье Бенедикт объяснял, как по совокупности мифов понять их источник и их смысл. И я подумал, нет ли связи между динамической лингвистикой в том виде, в каком она представлена в статье, и проблемой вычислимости аттракторов, которую… которую мы знаем, как решить… — последние слова я произносил с оглядкой на мадемуазель Ливей и ждал, что профессор сам предложит пройти к нему в кабинет.
Цанс, однако, ответил сразу:
— Начнем с мышления, ибо динамическая лингвистика, по сути, наука о мышлении. Мышление— это физический процесс, и, как всякий физический процесс, оно описывается некоторыми физическими законами. Более конкретно — законами хаоса, хотя некоторые из нас по-прежнему склонны верить в свободу воли. Поэтому сознание идет не куда попало, а к некоторым областям притяжения…
— К аттракторам, — догадался я.
— Да, к аттракторам. Ну так вот, законы хаоса, управляющие мышлением, те же самые, что и у эволюционных процессов. Построив соответствующую математическую модель, теоретически можно спрогнозировать тот или иной аттрактор, который в данном случае является в общем смысле текстом. Есть и обратная задача: зная текст, восстановить предысторию его появления, иначе говоря восстановить ментальные флуктуации, приведшие к появлению исходно текста. Вот, в целом, суть проблемы. Не знаю, довольны ли вы моим ответом…
Я сказал, что для полного удовлетворения мне не достает совсем чуть-чуть. Потом предложил:
— Давайте я попробую перевести ваш ответ на человеческий язык. Итак, у сознания есть аттракторы. Пусть одним из аттракторов первобытного индейца стал миф о любвеобильной собаке. Теперь пойдем назад во времени и по пути спросим себя, что подтолкнуло сознание индейца к созданию мифа об упомянутой любвеобильной собаке, а не о фригидном муравьеде. В прошлом, в некоторый момент произошло событие — флуктуация или возмущение — которое направило сознание к аттрактору-собаке. И Бенедикт задался бы вопросом — что это было за возмущение? После вашего объяснения, мне кажется, что задача вычисления возмущения очень похожа на ту задачу, которую решал… эээ… известный нам прибор. А вам так не кажется?
— Вероятно, вы правы… — пробормотал Цанс.
Ливей смотрела на меня как на шимпанзе, вдруг заговорившего об экзистенциализме.
— Рад это слышать… У меня к вам еще одно дело, — удовлетворив личный интерес, я решил перейти к интересам корпоративным.
Цанс наконец догадался проводить меня в кабинет.
— Стакан-то захватите, — крикнула вдогонку Ливей.
Профессор тяжело опустился в единственное кресло. Отставив трость, он машинально стал выкладывать из портфеля на стол бумаги, исписанные непонятными формулами.
— Над чем вы сейчас работаете? — спросил я со своего места на подоконнике.