– Тебе, Матушка-Морóвушка, тебе одной. – Отозвался гусар, вставая из-за стола и подавая туловищу с конской головой на плечах длинную белую накидку и посох. Приглядевшись, Оксана поняла, что одеяния эти были сделаны из снега, а посох – весь изо льда.
– Будешь новой Ведуньей, так и старая сможет на покой пойти. – Сказало существо в снежных одеждах, обращаясь к женщине, сидящей спиной к Оксане и Беренихе. – Устала она.
– Устала я. – Подтвердила безымянная старуха. – Сотни лет по земле маюсь, а войти в неё всё не могу никак. И пробовала, и просила, да не берёт земля.
– Вздор! – Отозвалась женщина, и Оксана узнала знакомые нотки в её голосе. – Разве можно от жизни устать? В жизни столько всего, что и за сотню лет, должно быть, не переглядишь, а может, и за двести.
Старуха, что жаловалась на вековую усталость, лишь усмехнулась в сторону.
– Так что же, по рукам? – С надеждой в голосе спросил молодой гусар, вынимая из-за пазухи свиток желтоватого пергамента, перехваченный тесьмой с золотой сургучной печатью на концах.
– Да мне б только от хвори злой вылечиться. – Вздохнула женщина в чёрном. – Земской врач балакал, что недолго мне осталось, скоро кончусь вся. А мне б только дожить, мне б доглядеть только, сколько всего дивного на земле! Сколько бы я всего тогда смогла и успела, эхх!.. А кто-то и не ценит отпущенные ему столетия. – Добавила она, снова взглянув на древнюю старуху, которая, усмехнувшись, достала из-за опояска дубовую люльку и принялась набивать её табаком.
– И сама излечишься, и другим помочь сможешь. – Продолжал гусар, вытащив откуда-то из внутреннего кармана шинели красивый кинжал с костяной рукоятью. – На вот, возьми, коли надо будет для обрядов, петушка там зарезать, али зайца чёрного, так он всегда тебе подсобит.
Женщина в чёрном взяла протянутый кинжал, долго вертела его в руках, затем нажала пальцем на самый кончик, проверяя остроту лезвия. На пальце выступило несколько капелек крови. Гусар удачно подставил пергамент, который он к тому времени уже успел развернуть. Алая капля упала прямо на бумагу, зашипела и испарилась, а на пергаменте выступили багряные буквы.
– Что это? – Воскликнула женщина в чёрном, разглядывая договор. – Я ещё не дала ответа.
– Но ты же взяла кинжал. – Усмехнулась конская голова.
Все трое посмотрели на неё с нетерпением.
– Я даю тебе дар. – сказала старуха, дымящая люлькой – Дар ведуньи и знахарки. Быть тебе на моём месте.
– Я даю тебе исцеление. – горячо прибавил гусар. – Ни одна хворь более не возьмёт тебя, приобретённая или наведённая.
– Я даю тебе бессмертие. – Монотонно добавил конский череп с горящими головнями в пустых глазницах. – Жизнь вечную до тех пор, пока ты сама не захочешь её прекратить, или пока не сыщется тот, кто убьёт тебя.
Женщина повертела пергамент в руках, словно всё еще сомневаясь, правильный ли выбор она сделала, а потом добавила:
– Моё имя написано с ошибкой. Оно у меня красивое, редкое больно. Меня зовут Береника, откуда здесь «х»?
– Значит, быть тебе Беренихой. – Усмехнулся гусар, теряя человеческий вид. Людская плоть на нём в несколько мгновений истлела, и он сорвал её, как надоевший костюм. Теперь из головы у него росли рога, а на месте недавнего лица красовалась козлиная морда.
– Теперь я могу уйти? – С надеждой спросила старуха, чадя в окружающее пространство крепким табачным дымом из люльки.
– Теперь можешь. – Дозволила конская голова, ударяя об пол ледяным посохом. – Теперь у нас новая Ведунья.
Старуха последний раз затянулась, и с видом неописуемого блаженства и облегчения выдохнула дым, да так в этом дыме и исчезла, испарившись на глазах.
* * *
Тут разом всё сгинуло, рухнув в тар-тарары; вокруг воцарилась кромешная темнота. Внезапно Оксана почувствовала, что веки её всё ещё опущены, будто в неглубокой дрёме за несколько мгновений до пробуждения, когда остатки сна всё сильнее теряют связь с реальностью, уплывая вослед ночной мгле. Она резко распахнула глаза.
На большом дубовом столе всё также возвышался гроб с мёртвой Беренихой, которая недвижимо лежала в тусклом свечении дрожащих язычков голубого пламени. Руки старухи, лежащие поверх льняного савана, крепко сжимали распятие.
Оксана и сама не поняла, как оказалась на улице, стремглав вылетев из старухиной хаты, как пробка из бочки с перебродившей медовухой. Судорожно хватая воздух открытым ртом, она не могла пересилить себя, чтобы вернуться назад, мысли роились у неё в голове, что пчёлы в разбуженном улье, по которому со всей силы вдарили чем-то тяжёлым. Следом за ней выбежала перепуганная мать.