Кап-кап-кап.
Тук-тук-тук.
Её звуки становятся тише и глуше; временное расстояние между ударами сокращается, льдинок становится всё меньше, они истаивают, превращаясь в бесцветную дымку, чтобы навсегда сгинуть с этой весенней чахлой земли. Егор неглубоко вздыхает в последний раз, и редкие стуки капели в его детской груди стихают, уронив пространство комнаты в гробовую, звенящую тишину.
Возле дома жалобно завыли собаки, месяц заиграл красноватым цветом, а одинокая звезда сорвалась с небес и обреченно покатилась вдаль за непроглядную чащобу зимней тайги.
Глава девятая. Свет во тьме.
Егор проснулся от внезапно накатившего холода. Первое время от лежал в кромешной темноте, не силах пошевелиться и разогнуть озябшие руки и ноги. Спустя пару минут, а может быть и часов – мальчик в силу возраста плохо разбирался в ощущении времени, – он наконец-то смог пошевелить онемевшими конечностями. Первым делом он слабо шевельнул продрогшими пальцами, после – все увереннее и сильнее – начал сжимать и разжимать кулачки, а затем медленно-медленно, будто осторожный охотник, завидевший невдалеке крупного и опасного зверя, и готовый незаметно убраться из леса прочь – начал беззвучно шевелить ногой в колене. Колено же его, по странному обстоятельству, не поднявшись и в половину аршина вверх, упёрлось во что-то твёрдое и обжигающе холодное.
Егор медленно начал поднимать вверх правую ладонь, но очень скоро рука его ощутила шершавую деревянную поверхность, грубо сделанную и плохо обработанную, словно поверхность скамьи, вышедшей из-под рубанка вечно пьяного столяра Никитича, на которую часто жаловалась мать.
Раскрытая детская рука скользила по плохо отделанной древесине, ища края полки или лавки, под которой Егор, по всей видимости, случайно заснул. В далёком детстве он часто засыпал, где попало, матушка же неизменно относила его в кровать, целуя и накрывая одеялом.
Вдруг ладонь его уперлась в какой то деревянный угол. Ощупав пространство со всех сторон, мальчик понял, что заснул он вовсе даже не под лавкой, а в каком то деревянном сундуке. Он уперся ладонями в крышку большого короба, в котором оказался, и с силой толкнул её наверх.
Вверху что-то затрещало и заскрипело – очевидно, ломаясь; и с обеих сторон от открывшейся крышки сундучка стало проникать внутрь что-то сыпучее и тяжелое, будто кто-то начал бросаться в Егора отсыревшим и испортившимся зерном. Запахло чем-то затхлым, и запах этот – тяжёлый, прелый, напомнил ему о проросших грязных картофелинах в их с матерью погребе.
Он резко надавил вверх, толкнув крышку.
Слабая древесина глухо хрустнула, лопнув под напором рук. В сундучок посыпалась странное месиво из оборванных кореньев, засохшей хвои и мелких ледяных камней, от прикосновения которых кожу больно защипало, как от ожогов.
Егор не сразу понял, что то была земля. Родимая, горькая, отчая. Мальчишка прополол ее своей худенькой маленькой пятерней, и подивился тому, откуда в его руках вдруг народилось столько разудалой мужицкой силы. Ледяные комья падали ему на лицо, лишая возможности вздохнуть, но он усиленно копал и копал, двигаясь так, будто плывет в реке, разгоняя руками волны. Над головой показался тусклый матовый лучик; изо всех сил дёрнувшись, мальчик двинулся всем телом туда, где в холодном воздухе играл, затуманенный облаками, слабый отблеск небесного светила.
Выкарабкавшись на поверхность, Егор огляделся в поисках знакомых очертаний, но увиденное смутило его больше, чем пробуждение внутри деревянного ящика глубоко под землёй.
Заместо дорогих его сердцу родимых беленых хат возвышались, растянувшись во все стороны на десятки вёрст, уродливые разноцветные коробки с сотнями вырезанных в них квадратов, – Егор не сразу догадался, что то были окна, до того странным казался их вид, – земля же, раскинувшаяся возле них, была покрыта ровным серым настом, из которого росли, безобразно тычась к небо, огромные чёрные лучины с загнутыми светящимися концами. Мальчик окончательно выполз из рыхлой земляной ямы, вокруг которой на определённом расстоянии друг от друга находились разные предметы, применения которым он не знал. Вот квадратная коробка, должно быть, сделанная из железа, вкопанная у ряда прямоугольных брусочков, аккуратно разложенных изогнутой дугой в два параллельных ряда; вот скамья, каких он никогда в своей жизни не видывал: с коваными чугунными подлокотниками, с резной спинкой и витыми ножками, концы которых сворачивались в искусный завиток. Нет, никто на хуторе не ваял таких красивых лавок, что стояли теперь прямо здесь, на улице, привечая уставших от долгого пути прохожих. Егор брёл по ровному серому насту, шелестевшему под ногами мелкими камешками, из бессчётных мириад которых он, кажется, и был сделан; брёл мимо красивых лавок и странных, светящихся чем-то разноцветным, прямоугольников, воздетых на массивные высокие палки величиной с самые большие деревья, какие только бывают в лесах.