Глава вторая. Договор
Старуха уже шла прочь от кладбища, когда занялась небывалая метель. Порывистый ветер швырял в её морщинистое лицо колкую ледяную крупу, задирал полы юбок, пытался сорвать с неё и без того до срока обветшалый платок. Тёмные кресты позади неё закрыла собой мельтешащая снежная пелена, и более они уже ничем не отличались от чёрных голых веток деревьев из леса, в который она входила. Казалось, стоит ей случайно развернуться, поддавшись ветру и сбившись с пути, и дорога снова вывела бы её к деревенскому погосту, кресты и голбцы которого в мареве сплошных белых мушек теперь напоминали обычную чащобу.
Позади хрустнула ветка – звук этот показался старухе оглушительным среди монотонной песни вьюги, запутавшейся в высоких чёрных ветвях. Не оглядываясь, она продолжила свой путь сквозь внезапно разразившуюся пургу. Хруст послышался снова, но теперь к звуку ломаемых веток присоединился скрип от придавливаемого кем-то свеженаметённого сугроба. Кто-то явно шёл позади неё, осторожно ступая по снегу, не приближаясь, но и не отдаляясь, будто выдерживая необходимую дистанцию, как осторожный хищник терпеливо выглядывает из-за кустов свою добычу.
Нельзя оглядываться.
Нельзя бежать.
Старуха, насколько она только могла сохранять самообладание, спокойно и уверенно шла назад в деревню, стараясь не выказывать зародившейся в её сердце паники. Неизвестно, что было бы хуже – обернуться в сторону оставшегося позади погоста после совершённого там чёрного обряда, или же встретиться лицом к лицу с оголодавшим лютой зимой лесным зверьём. Хотя какое тут зверьё? Последних волков, действительно нападавших на людей, тут перебили несколько десятков лет назад, после чего деревенские мужики внимательно следили за их поголовьем, не давая хищным тварям размножаться больше, чем того требовали негласные законы совместного сосуществования природы и человека. Волки, казалось, тоже неплохо уяснили правила житья-бытья рядом с двуногими бестиями: не хочешь проблем – не суйся к людям. С тех самых пор серые на людей особо не нападали, если не считать парочки-другой украденных с пастбища ягнят, да съеденных заплутавших коров.
Пол-леса осталось позади, и старуха практически перестала бояться хрустов и скрипов, возникавших то совсем за спиной, а то и вовсе где-то в отдалении от неё. В конце тропинки замаячили огоньки белых домов – в некоторых хатах уже начали зажигать свечи, озаряя дальнюю вечернюю синеву тусклым жёлтым ореолом. Завидев родной хутор, старуха ускорила шаг, тяжело ковыляя по все более увеличивающемуся под ногами снежному покрову. Сугробы вырастали ежеминутно; кладбищенский наст, едва касавшийся щиколотки, к концу лесного массива превратился в волну, захлестнувшую ноги выше колена, а метель так и не думала заканчиваться, всё сильнее и сильнее слепя старческие, и так еле видящие глаза. Вот уже и далёкие, призрачные огоньки вечерних окон всё сильнее таяли в водовороте неистовой пурги. Только бы дойти до них, дойти и не оглянуться!..
Огоньки.
Огоньки светятся в подступающей со всех сторон мгле, иногда они мигают, будто кто балуется с огнём в горнице, оттого далёкие окна попарно то вспыхивают, то вновь гаснут, погрузившись во тьму. Из раздражённых снежинками старческих глаз текут слёзы, и парные светящиеся огоньки, искажённые в стекле замерзающей на морозе влаги, всё также мигают и осторожно перемещаются вокруг щупленькой согбенной фигурки, упорно движущейся по дороге к родному дому.
Старуха машинально опускает руку в карман, где из оружия один только ритуальный нож. Страх внезапно покидает её – этого не может быть, ей обещали. Она заключала договор.
Первым кинулся самый крупный зверь – видимо, вожак стаи. Падая наземь, сшибленная с ног старуха и сама не поняла, как всадила ему острейший нож прямо в грудь, едва успев защититься от укуса. Раненая тварь завыла, откатившись прочь. Со всех сторон послышались возмущённые рыки, быстро сменившиеся групповым протяжным воем.
Вид крови на ритуальном кинжале вернул старухе уверенность – и в себе, и в верности данных когда-то клятв.
– Знали бы вы, сколькие встретили смерть от моего ножа! – Голос её дрожал от холода, губы едва разлипались, она говорила это тихо, будто шипя. – В какое количество сердец вошло это острие, сколько шей оно перерезало!..
Как следует сжав правой ладонью каменную рукоять, старуха начала медленно подниматься со снегу, готовясь дать отпор незваным гостям. Внезапная острая боль пронзила её левую ногу, выбив из тощей впалой груди неистовый крик. Крик этот оглушил собой всю округу. Вновь падая наземь, старуха успела подумать, что сейчас, должно быть, пара-другая дюжих мужиков вбежит в чащу с факелами и ружьями, отгоняя от неё обезумевших волков, и потащит её на руках прямиком до родной хаты, как бывало со всеми, кому случалось попасть в беду.