Но со стороны хутора плыла лишь блаженная тишина, звеневшая пустотой в застывшем морозном воздухе. Метель резко сошла на нет, и крупные снежинки плавно закружились вокруг, осторожно опускаясь старухе на взмокшее лицо и выбившиеся из-под чёрного платка седые, спутавшиеся пряди. Отерев с глаз слёзы и остатки растаявшего снега, она боязливо огляделась вокруг.
Волков нигде не было. Более того, ближайшие сугробы не запечатлели собой даже малейшего их присутствия: вокруг не было ни единого звериного следа, лишь бескрайняя гладкая белизна, уже подсвеченная светом молодого месяца, простиралась вдоль всего леса. Тело «убитого вожака», которое должно было остывать где-то невдалеке, также исчезло и рассеялась, как и весь остальной морок. Старуха взглянула на абсолютно чистый, без единого красного пятна кинжал, сплюнула, злобно чертыхнулась в сторону и вновь попыталась встать. Ноющая боль раздирала ступню, сустав, раздувшийся от удара, пульсировал горячими волнами, отдаваясь в каждую клетку дряхлеющего тела.
– От дура старая. – Прошептала она. – Чёртову мороку поверила, да ногу сломала на ровном месте. Как до хаты теперь воротиться? Кому моя помощь теперь, если тут околею?
Мороз усиливался. Кажется, где-то в неведомых глубинах ада черти спорили между собой, в какую игру им сыграть над смертными горемыками в этот раз – запорошить ли им путь метелью, дать ли им нечеловечьего холода, чтоб кто, глядишь, так и околел в дороге? Новая боль охватила всё тело – выламывала руки, вонзалась в лицо отчаянными ледяными иглами, сковывала цепями израненную и здоровую ноги так, что со стороны уже трудно было разобрать, какая из них какая.
Когда лес окончился, и совсем близко замаячили огоньки родного хутора, сил идти уже не было. Старуха падала и поднималась, иногда ползя на четвереньках, а порой и совсем сползая навзничь лицом в колкий глубокий снег, который отчего-то казался теперь совсем горячим. Сама не понимая как, она дотащилась до ворот ближайшего дома, в окнах которого тепло и приветливо плясали огоньки зажжённых восковых свеч.
– Помогите… Помогите мне…
Маленькая тёмная фигурка, стоявшая вблизи окна, казалось, заметив еле живого от холода человека, подползающего к распахнутой калитке, живо метнулась в сени. Собрав последние силы, старуха добралась до самой двери. Рук и ног она уже не ощущала.
– Впустите меня… Впустите меня… Мне больно… Мне холодно…
В сенях закопошились. Старуха слышала, как кто-то тихо, на цыпочках, крадётся к самой двери, прислушиваясь к звукам снаружи.
– Вы же дома… Соседи, пустите! Откройте, мне холодно… Я умираю…
Горячим лбом, бессильно припавшим к двери, старуха почувствовала, как та тихонько дрогнула – кто-то взялся за ручку, всё ещё не решаясь отпереть засов. Слёзы преждевременной благодарности вспыхнули на уставших глазах. Сейчас, сейчас, она слышит это лёгкое шуршание в сенях – должно быть, кто-то просто возится в замке, не знает, как его открыть. А сейчас кто-то тихо, всё также, на цыпочках, отходит от двери – наверное, идёт за запасным ключом, который находится где-нибудь в шкатулке или сундуке. Огонёк на окне перестает светиться. Его задули? Конечно же нет, просто кто-то взял свечу, чтобы сподручнее было искать запасной ключ. Слабо скрипит сухими досками кровать – видимо, ключ там, спрятан между дубовым остовом и перинами…
Неожиданно всё затихает. Кажется, слышно, как снежинки ложатся на землю – обречённо, печально, будто покойник, самостоятельно укладывающийся в гроб. Последняя слеза замерзает на щеке у старухи, более не желая спускаться вниз. Какое-то время она ещё смотрит вдаль, и сквозь мутную белую пелену, нарастающую на глазах, видит Его.
Он снова шёл к ней, такой же, как и много лет тому назад – в своей великолепной, идеально отглаженной форме с пышными аксельбантами и злачёными пуговицами. Личины его, сменявшие одну за другой, терялись в слезящемся мареве, переходили из одного в другое, принимая всё новые и новые причудливые формы. Последней же, которую узрела старуха, стало, кажется, его истинное лицо – козлиная морда существа, свободно передвигающегося на задних копытах, словно то были натуральные человечьи ноги. Подойдя почти вплотную к умирающей, существо деловито почесало длинные рога, потом со скукой оглядело распластанную на снегу сухонькую фигурку, задумчиво перебирая пальцами кончик жиденькой бородки.