— Я, кстати, полностью поддерживаю ваш выбор. Эффективно, пусть и не быстро, — заискивающим голосом сказал здоровяк.
— Ты о чем?
Великан молчал, выбирая нужное слово, губы его беззвучно двигались. Вдруг, улыбнувшись удачной находке, он ответил:
— О морозце.
Юноша стиснул зубы. Отняв руки от стекла, он подметил, что кожа на ладонях немного примерзла. Взглянул на великана:
— Морозец. Да, точно. Уж теперь-то наверняка, — парень говорил осторожно и тихо, словно каждое слово отдавалось болью – так боится говорить человек с саднящим горлом.
Здоровяк оскалил зубы и широко раздул ноздри. Глянув за плечо юноше, он подметил:
— Смотрите — снег кончился. Мороз слишком сильный.
— Хм? — юноша вышел из оцепенения, — Там в кухне на окошке термометр. Посмотри.
Великан размашистым шагом прошел в кухню. Раздался торжествующий крик:
— Шестьдесят шесть ниже нуля!
— Так холодно, — в глазах юноши стояли слезы, а в руках опять запели четки.
Глава II
Вдруг входная дверь с грохотом распахнулась, и в прихожую кубарем вкатился старичок в коричневом продранном полушубке. Старик сжался в комок, пытаясь сохранить хотя бы крупицу тепла, и слышно было, как его зубы отбивают быстрый, как фламенко, ритм.
Юноша и великан переглянулись.
— Выкинь, — властно сказал парень, рукавом рубашки вытерев слезы с лица.
— Да ладно, пусть хоть погреется напоследок.
Дед усердно растирал посиневший череп, свернувшись на коврике в прихожей, словно дворняга, которую пустили в теплый дом. Здоровяк перешагнул через старика, чтобы прикрыть входную дверь, потом обернулся и состроил жалобное лицо.
Юноша угрюмо кивнул и скрылся в кухне. Звякнул чайник, зашипела спичка.
Великан наклонился над стариком, схватил его за пальтишко, легко, как щепку, протащил в комнату и бросил около кресла. В тепле старик потихоньку ожил; иней на лице стаял, сбив жидкую седую бороденку в мокрые клочья.
— Чуть не замерз! — хрипел старик, — Там незнамо что творится, я пока от метро шел, едва кони не двинул. Стучал в двери, никто не открывал, только у вас... Ещё немного и… К дочке иду, — последнюю фразу он сказал будто бы в оправдание, растерявшись перед стылыми глазами здоровяка.
Юноша возвратился с чашкой чая — дал старику, присел рядом, внимательнее вгляделся в его лицо, и вдруг понял, что это тот самый лысый мужичок, шапку которого отобрал разбойник-ветер. Под полушубком на старике был вязаный свитер, из-под него выбился маленький крестик на обычной веревочке.
— А где дочка живет? — спросил парень, ловко спрятав крестик обратно под стариковский свитер.
— Два квартала отсюда, но как раз против ветра. Кусачий, подлюка! Я не дойду, помру на полпути, — дед посмотрел в глаза юноше, и как будто немного приободрился, — дайте телефон, я пожарным позвоню. Господи, да что ж творится?
— Может конец света?
Вздрогнув, старик украдкой бросил взгляд на здоровяка. Ох, ну и верзила — казалось, что если он встанет на цыпочки, то головой коснется потолка. В сравнении с великаном шкаф у стены казался прикроватной тумбочкой. И невозможная громада мужчины, будто фальшивая нота, вдруг открыла и другие невозможности: огромное окно, словно стену целиком вынули и заменили на стекло; верзилу, который ведет себя, будто слуга у барина, и самого барина — юношу с хрустальными чертами лица, задумчивого, тихого, мягкого; жуткий невыносимый мороз за окном, который, будто дикий зверь в клетке, рокотал и царапал тонкое стекло, но внутрь, в квартиру прорваться не мог. Фальшивая нота потянула за собой ещё одну, и ещё, и вскоре музыка сбилась в какофонию, а старику захотелось подняться и сбежать из этой странной, странной квартиры.
Но он остался.
Парень тем временем сел в кресло, как на трон — царственно, закинув ногу на ногу, опустив руки на подлокотники. В окне напротив город был непривычно тихим — ни гудков машин, ни криков пьяниц, ни лая собак; на стекле неумолимо расползались узористые морозные кружева, и старику казалось, что они похожи сразу и на пушистые ветки, и на кровеносные сосуды.