— Готов поспорить, что этим дело не кончилось.
— Нет! Ахах! Он выжил, и его парализовало. Лежит перемотанный, в утку гадит. А я дождусь, пока медсестра уйдет, в палате никого не будет, зайду — и на тумбочку туфли положу, ну, в которых жену хоронили. Полные земли. Он только стонет, краснеет…
Здоровяк и сам раскраснелся, на лбу выступил пот. Он глядел исподлобья: будто прилюдно занялся чем-то грязным, и теперь жалел.
— Подлость, — сказал старик.
Верзила с недоумением на него посмотрел, потом перевел взгляд на юношу – у того в глазах блестел веселый огонек.
— Подлость, — согласился верзила, — но это мушка в сравнении с войной. Миллион трупов.
— Да, тут они сами, даже помогать не приходится, — ответил юноша, снова закрылся одеялом и погрузился в мысли. Здоровяк, увидев это, сжал зубы, нахмурился, потемнел лицом. А потом вдавил свой стылый взгляд в старика.
С виду великан был почти даже смешон, с этими покатыми плечами, дряблыми, похожими на студень щеками, старомодным костюмом. Ботинки невероятного размера больше походили на снегоступы, а из кармана выпирала чайная чашка...
Но глаза, глаза были пустыми. Верзила тряс щеками, переступая с ноги на ногу, смешно чесал нос, а в это время глаза смотрели пристально и жутко, будто жили отдельно от остального тела. Глаза змеи. Зрачки фиксировали движения, провожали объекты, как собака каждое утро провожает хозяина до калитки: буднично, равнодушно, бесстрастно. Старик видел такое всего несколько раз, у искалеченных людей, прошедших великую войну, схоронивших детей, а потом ещё и живших настолько долго, чтобы жизнь набила оскомину; и даже в их глазах ещё тлел уголек человеческой души. В мертвом взгляде великана пылилась лишь зола.
Здоровяк медленно обошел кресло, и, горой возвышаясь над дедом, мясистой ладонью похлопал его по лысому черепу.
— Служишь? В ногах у хозяина, и лучшие места на трибунах, — верзила кивнул в сторону города.
Потом засунул руку в свой необъятный карман и достал из него крохотный консервный ножик, маленькое ржавое лезвие которого было испачкано чем-то бурым.
— Извиняй, — здоровяк рукой, будто тисками, сдавил старику череп и замахнулся ножом.
— Оставь! — взвизгнул юноша.
Верзилу будто покорежило, он согнулся и начал пятиться в темную прихожую, не отпуская головы старика, увлекая его за собой, как куклу.
— Оставь, я сказал.
Здоровяк выругался и швырнул старика в стену – настолько сильно, что тот даже не издал ни звука, а лампочка на потолке заходила маятником: тени то сжимались, то растягивались.
— Расцелуй его, он же человек... Может он тоже поклянется? И все по новой, а? – в голосе здоровяка слышалась издевка, – Отдай его мне, дай поиграть… — он продолжал пятиться и, наконец, спиной уперся в шкаф.
Юноша подошел к великану: Давид и Голиаф, вот только на лице Голиафа был нешуточный страх.
— Не наигрался ещё? – спросил юноша.
— А что ты вспыхнул, вечный? Глянь-ка за окошко. Поздно сомневаться начал.
— Я не сомневаюсь, но старика оставь. Сердца у тебя нет.
— А у тебя? — здоровяк хищно улыбнулся, — у тебя есть? Росчерком пера — весь мир.
— Это твоя идея! Мы вместе решили…
— Мы? Меня не приплетай, ты решил.
Парень сжал кулаки и глубоко вдохнул.
— Да, я. Только я такое решить и могу. Завидуешь? Зависть — грех.
Губы великана расплылись в ухмылке:
— А убийство?
Юноша вытянулся и схватил здоровяка за воротник. Тот затрясся, будто собака, которая вот-вот кинется на хозяина.
— Да кто ж вы такие?
Парень оглянулся на старика, который стоял, оперевшись о косяк двери. Правая рука висела, как плеть.
Верзила пожал плечами, плотоядно улыбаясь. Потом подмигнул и ответил:
— Люди.
— Люди себя так не ведут, – прохрипел старик, качая головой, – Черти вы.
В одно мгновение юноша как-то оказался перед стариком и отвесил ему пощечину. Старика бросило на колени, и он почувствовал, как с шеи сдернули крестик.
— Ублюдок, да что ты знаешь? — голос юноши дрожал, из сжатой руки, в которой он сжимал распятие, на пол капала кровь.
Казалось, что все чувства, которые копились в нём, вдруг вырвались наружу. Он как-то сдавленно завыл, лицо превратилось в гримасу.
— Посмотри, старик. Вот оно — Царство небесное, вечная жизнь. Боже всевидящий… – голос словно треснул, – Проклятие! Ты можешь закрыть глаза — я не могу.
По лицу юноши катились слезы. Он бросил старику окровавленный крестик.
– Матери топят своих детей — на моих глазах, сыновья убивают отцов — передо мной. – в голосе юноши появились стальные нотки, – Лгут, травят, режут, трахают чужих жен, молятся ночью, а с утра крадут иконы. Весь мир в крови, и каждая капля — моя капля, — он достал четки, размахнулся и бросил их в окно, — Получайте своё царство небесное.