- Ложись в яму, - сказал Андрей.
Я забралась в яму, сразу уйдя на другой уровень относительно поверхности земли, и легла на коврик, прямо на песок, насыпанный сверху. Сверху было небо, и в ногах стоял с лопатой Андрей.
- Ну как?
Мне было радостно и прикольно.
- Ощущение «наконец-то», - поведала я.
80% меня однозначно хотело умереть. Оно жаждало этого. «Смерть – это прекрасно» и всё такоэ.
Андрей задумчиво помолчал, после чего сказал:
- Вылезай. Хочу дать тебе одну практику перед погружением.
Я выбралась наружу, села рядом и началось что-то подобное совместной медитации. Надо было чувствовать различные центры в теле. Я ничего не чувствовала, не могла сконцентрироваться на отдельных точках, и это было тоскливо, будто нахожусь в чужом, неуправляемом и бесчувственном теле. На самом деле я давно его выключила, чтобы не слышать.
Пока мы дышали и концентрировали внимание на кончиках пальцев и т.д., песок, насыпанный по краям ямы подсыхал и сыпался на коврик внизу, - этот звук я не забуду никогда. Это словно горсть земли на крышку гроба, должно быть.
Практика кончилась, и в мою внезапно опустевшую голову огромным булыжником прилетела только одна суровая мысль, сказанная мужским басом: «ШУТКИ КОНЧИЛИСЬ».
Андрей встал, постелил мой спальник на дно ямы, достал два отреза плотной бордовой ткани и вручил мне трубку для дыхания - она сделана из гибкого загубника, который вставляется в рот (наподобие тех, с которыми ныряют под воду), и к нему примотан изолентой длинный конец узкой пластиковой трубы. Плотной, жёлтой изолентой. А ещё она искривлена и было непонятно, как сделать так, чтобы конец выходил точно вертикально из могилы вверх.
Я забеспокоилась.
- Там, внизу, может начаться паника, - сказал Андрей. – Твоя задача усилием воли продолжать дышать медленно.
- Могу я попытаться вылезти сама? – спросила я.
- Да. Ты можешь делать всё, что угодно. Многие кричат. Иногда поют. Всё, что угодно. Я буду тебя слышать.
Я кивнула, вставила трубку в рот и полезла в спальник. Застегнула его (что кстати зря), легла ровно и одной рукой плотно прижала трубку ко рту, продолжая дышать через неё, а другой направила её конец вверх.
Андрей накрыл мои ноги одним куском ткани, и затем, обойдя могилу с другой стороны, приблизился к голове.
- Готова? – спросил он почти безэмоционально.
Я закивала головой – сначала как «нет», потом как «да», и смачно зажмурилась. Он накрыл меня тканью сверху, примотал её к трубке скотчем, и затем на меня посыпался песок. Вместе с горстями песка пришёл ужас. Что? ЧТО? Меня хоронят заживо? Песка всё прибывало. И он был холодным! Мне становилось всё тяжелее и тяжелее, и я думала: «Боже, хватит, мне уже тяжело дышать», вцепившись в трубку уже одной рукой. Песок посыпался на ткань, лежащую на лице, на руку, лежащую поверх спальника, и я погрузилась в кромешную темноту. Звуки постепенно становились тише, и я понимала, что меня продолжают закапывать, но я этого уже не слышу. Руке стало холодно.
Тело.
Основное, что было тут же осознано, - и это самое жизненное из возможных - это Тело.
Мокрый, тяжёлый песок, насыпанный сверху меня, придавил лицо, щёки, лоб, руки, ноги, живот так, что сдвинуться с места стало невозможным. Полностью зафиксированное состояние, в котором невозможно не то, что повернуться, а хотя бы изменить положение тела на один сантиметр; постоянно лежащее сверху, придавившее и неподъёмное. Масса песка как будто утрамбовывалась с каждым моим вдохом, который давался с неимоверным трудом, и это наводило на мысль, что стоит мне расслабиться, как тело придавит так плоско и сильно, что вернуться в прежнее физиологически изогнутое в позвоночнике состояние будет физически невозможно. Тело стало словно каменным, не понимая, как быть в этом состоянии, ждало приказа от мозга, оставаясь напряжённым, но тот только паниковал. Каждая мысль - что делать? - казалась ошибочной. Воздух вливался в лёгкие через трубку, зажатую зубами, и его было достаточно для спокойного состояния, но явно недостаточно для паникующего. Связь с воздухом, как квинтэссенцией самой жизни, осуществлённая через тонкую трубку, искривлённую на силиконовом участке и потому рождающую уверенность в опасности любого телодвижения, напоминала пуповину, которой младенец внутри утробы связан с матерью. Это была зависимость. Связь, которая могла при малейшем неверном решении прерваться, и потому первые несколько минут я лежала, замерев и сознательно пытаясь дышать как можно медленнее.