Организм терпеливо ждал. Но когда он понял, что я не могу изменить ничего из имеющихся составляющих уравнения, наступила паника. Он НЕ МОГ быть в таком положении долго.
Во рту скапливалась слюна, которую я не могла сглотнуть полноценно, и я делала это почти с той же частотой, как и дышала. Помимо напряжения в прижимаемом к плоскости позвоночнике, вскоре проснулись и прежние физические травмы.
Боль.
Древняя, хроническая боль обострилась и начала набирать обороты. Рука, которой я держала трубку у рта, начала дичайше болеть - локоть, на который когда-то упала плита. Затем проснулся грудной позвонок – следствие жестокого избиения. Эта двойная боль стала усиливаться. Я пробовала продышать её, а тело кричало: "Измени положение!!! Мне не продержаться так целый час!" Тогда я попробовала поменять положение руки, но ничего не получилось - я не могла сдвинуть её - совсем. Локоть, согнутый максимально, уже выл острой болью. Я не могла пошевелиться. Тело начало вырабатывать эндорфины, и они вплёскивались в кровь волнами так, что и боль начала проявляться синусоидально. "Мне не выдержать так целый час. Это невозможно. Это слишком больно". Боль остановила моё время в точке её проживания, и это был ад и пизд@ц - оттого, что я увидела, насколько сейчас ЗАВИСИМА от неё. Я злилась на то, что живу и чувствую это. Что я зависима от боли и не умею ей управлять. Спина онемела. Я пробовала то чуть расслабиться - и тогда гора песка тут же спрессовывалась сверху, придавливая меня ещё больше, то опять напрягалась, выталкивая её наверх, отвоёвывая себе пространство.
Страх.
Потом мне стало страшно. Страшно, что Андрей хоть и не ушёл, но наверняка меня не услышит. Или услышит, но его не услышу я. Я хотела позвать его и испугалась этого желания: А что, если я сейчас позову, а он не ответит? Я предчувствовала панику, которая возникнет в этом случае, и боялась звать. Но проверить связь нужно было всё равно. Я собралась с духом и позвала:
- Андрей…
Тишина обрушилась на меня размером целой Вселенной. Время встало.
- …ты здесь? – хрипло добавила я и превратилась в слух, затаив дыхание.
- Да, - ответил он через паузу, которая по ощущениям длилась целую вечность.
- Хорошо, - сказала я, успокаиваясь.
Окей. Он здесь, рядом и он меня слышит. Всё нормально.
К этому моменту болело уже всё. Я была упакована наедине с болью в одну могилу. Помимо этого нужно было дышать, и воздуха не хватало, даже когда я дышала максимально глубоко из того, как это было возможно. От воздуха, проходящего через рот свистящей струёй, пересохли и заболели зубы.
Я увидела боль. Чувствовала её. Я стала одной огромной болью – и только. Я увидела, зачем так бережно храню её в этих хронических точках - потому что не чувствую своё тело, если в нём ничего не болит. Я отключила свою способность чувствовать тело и слышать его, т.к. за меня всегда решали - замёрзла я или проголодалась. «Доедай до конца», - и я отключила вкус. Кипяток в ванной, куда мама заталкивала меня купаться, утверждая, что вода нормальная, и куча кофт и шарфов от сквозняка в обычный солнечный день, лишь бы сквозняком не надуло.
В следующий момент я ощутила тело. Его контуры, плотно облепленные тяжёлым песком, стали очевидны. Я ощутила его разом - ту оболочку, в которой сейчас нахожусь. Границы с пространством. Я нырнула в него, увидев изнутри, чувствуя, осязая, будто путешествуя по мышцам ног и рук.
Боль в локте ужасающе орала, и я сначала хныкала и подвывала, а затем, издавая рычание, попыталась немного выпрямить руку в локте. Это усилие стоило мне почти удушья. Один сантиметр. Отлично. Рука встала поперёк могилы и застряла так, а локоть сказал, что ему мало. Спина орала. Мне нужно было пошевелиться во что бы то ни стало. Я завозилась в яме, как червяк, напрягая пресс и пытаясь подняться – никак, нет. Ещё. И ещё. Мне казалось, что случилось землетрясение, и на меня сверху обрушился дом – такая была тяжесть.
Я вытащила трубку изо рта и задышала носом, втягивая из маленького, отвоёванного пространства величиной с кулак сырой, пахнущий склепом и плесенью воздух - но он тут же пропитался углекислым газом и стал тяжёлым. В голове помутнело, и я поняла, что рискую потерять сознание, что было равнозначно смерти. Безболезненной, впрочем, смерти - это было бы как оглушающий, тяжёлый наркоз, уводящий в беспамятство. Никакой Андрей не успел бы меня спасти. Я была наедине с этим – с собственной смертью и выживанием.
Паника.