Я запаниковала. Эта груда песка – мне никогда отсюда не выбраться. В этом состоянии – постоянной и яркой боли - ускорить время казалось просто нереальным, а ведь мне предстояло пробыть здесь час.
Тогда я опять присосалась к трубке, пытаясь жадно втянуть воздух, находящийся снаружи, но вдыхалась смесь, частично наполненная углекислым газом, потому что глубоко дышать не получалось. Это невозможно, просто невозможно. Я открыла глаза и вдруг увидела прямо перед собой маленький просвет, диаметром примерно три сантиметра. Светлое пятно – на ткани – дало мне понять, что песка сверху насыпано не так уж и много, а от моих телодвижений с лица он частично осыпался. Значит, на мне не тонны песка. Уже хорошо.
В следующий момент всё вдруг замедлилось, будто я провалилась в мешок, и даже боль в теле притупилась. Холод, который я чувствовала вначале, также исчез. Стало терпимо. Мне казалось, я стала видеть в темноте. Я увидела мир без меня - тот, что остался снаружи, тогда как я умерла. Природа грустила. Вселенная грустила. Мир грустил, что я исчезла из той материальной реальности как воплощённая в тело душа. Ему было жаль меня, ушедшей, потому что я составляла картину мира собой - маленьким пазлом, крохотной клеткой, едва различимой пылинкой, - но всё же, всё же он ощущал потерю.
Голос.
И я начала петь. Это были низкие звуки "У-у-у...", переходящие в утробные. Потом я брала ноту выше. Потом была мелодия, рождённая из этих звуков. Мир пел грустную песню. Я пропевала их, соединяла между собой и видела, что это - моя способность издавать эти звуки - и является той точкой опоры, которую я ищу. Я плакала. Снова пела. Потом в горле родились тракторообразные звуки, и мне захотелось тут же поехать в Москву к Ане Девавани, чтобы раскрыть это в полной мере, смелости и громкости. Мне захотелось найти профессию, в которой я могла бы безболезненно и громко петь. Я увидела, почему люди скандалят и орут- это их возможность проявить свой голос. Это и был ответ на мой вопрос про то, где находится иная точка опоры, отличная от «Травмы».
Затем снова стало больно. Заболел затылок - там, где голова была прижата к твёрдой поверхности земли. Кожа потеряла чувствительность и онемела так, словно туда вбуравили гвоздь и оставили там. Я попробовала пошевелиться, двигая плечами, - безрезультатно, - но в какой-то момент вдруг почувствовала не просто прилив силы, но и разрешение на то, что мне позволено отныне её проявлять. Мне будто вручили право дышать, и в кои-то веки я смогла сделать полноценный глубокий вдох диафрагмой, и продолжила так дышать. Это было невероятно радостно и волшебно, потому что одной из проблем в жизни у меня всегда были периодические удушья с поверхностным дыханием.
Я захотела есть. Голод был просто зверским.
В какой-то момент я спросила Андрея, сколько прошло времени? Он ответил, что 31 минута, и я обрадовалась, что половина уже позади. Дальше было не то, чтобы легче, но уже не так страшно – время структурировалось, и я наблюдала, как дышу. Прохладный воздух попадал прямо в горло, и от этого оно першило.
А затем, на очередном вдохе мне в рот залетела мошка. Я почувствовала её тельце на языке, вытащила трубку и выплюнула наружу. Теперь мы с мошкой лежали в могиле вдвоём, и эта мысль показалась мне даже забавной.
Также я угадала и когда прошёл ровно час. К этому времени со мной уже перестало происходить что бы то ни было, и стало почти скучно.
- Сколько? – спросила я.
- Сейчас ровно час, - ответил Андрей.
- Я всё.
- Хорошо, - сказал он и спросил: - Будешь пытаться выбраться самостоятельно?
И я стала пытаться. Я была уже сильной и отвоёвывала себе право на жизнь. Та маленькая часть меня, не желающая умирать – 20% - упорно полезла наверх. Мне удалось согнуть колени - немного. Затем чуть-чуть развернуться набок. И потом я испугалась, что если сейчас трубка перегнётся или сместится, а я не успею выбраться, то это будет всё, совсем всё. И, тем более обидно, что под конец практики. Тогда Андрей стал мне помогать.
Откапывание.
Сначала он отгребал песок, стоя сверху, а затем забрался в яму, встав ногами справа и слева, - и продолжил. Он это делал не лопатой, а бережно – руками.
Я вцепилась в трубку и чувствовала, как с моего тела исчезает песок. Ноги уже освободились, а голова оставалась крепко зафиксированной, и я по-прежнему боялась пошевелиться, чтобы не перегнуть трубку.
Яма была местом, из которого я не могла выбраться без помощи другого человека, и мне пришлось принять сейчас эту помощь. Я привыкла к одиночеству, и абсолютно не умею принимать помощь, а тут…
Слёзы текли по щекам и пропитывали ткань, отделяющую лицо от песка. Это было так трогательно - он откапывал бережно, аккуратно, и я доверилась этому, ощущая себя необычно, благодарно, излучая это чувство – благодарность – в его чистом виде. И это была уже вторая благодарность, потому что сначала я благодарила боль, которая жила в теле, за то, что она столько лет позволяла мне чувствовать себя живой. Теперь мне хотелось научиться чувствовать своё тело живым без неё, без боли.