По давно установившейся привычке, мы сначала добрались катером до Ораниенбаума, а далее на легковой машине направились в Ленинград. Штабной гараж размещался на окраине Ораниенбаума. Всего лишь два с половиной месяца не был я на южном берегу Финского залива, а сколько здесь перемен! Ораниенбаум, Петергоф, Мартышкино и другие дачные предместья Ленинграда приобрели ярко выраженный фронтовой облик. По улицам несутся камуфлированные машины с солдатами и воинскими грузами, санитарные фургоны с большими красными крестами. Шоссе уже сильно побито, — должно быть, прошли танки и артиллерийские тягачи. На обочинах дороги валяются поломанные и опрокинутые машины, прицепы. В придорожных домиках не видно людей. Окна либо выбиты, либо заколочены. Видимо, это характерно для войны — вся жизнь, биение ее пульса, сосредоточено на дорогах… Здесь не только беспрерывный гул машин, но и гомон то молодых и звонких, то хриплых, надорванных голосов.
Едем медленно, наш блестящий «ЗИС» что белая ворона в бесконечном потоке запыленных фронтовых машин. Кто-то кого-то толкнул, кому-то мешают проехать, все это не может обойтись без крепких словечек, вот и стоит над дорогой звон голосов:
— Куда лезешь!..
— Осади чуток!
— Давай живее, спать потом будешь!
А то на грузовичке слышна гармонь и залихватская русская песня.
И все на фоне беспрерывной канонады тяжелых орудий флота…
— Вот если бы записать на пластинку всю эту музыку дороги, — пошутил Иван Николаевич.
Движемся вперед все равно что плывем по реке на плоту по течению — ни остановиться, ни свернуть. Старшина 1-й статьи Карнаух, лучший водитель нашего гаража, нервничает. На блестящем кузове машины никогда не было пятнышка, а тут нас уже царапнули основательно. И не один раз…
А вот и Ленинград, мой родной город. Всматриваюсь в него, в знакомые с детства улицы и дома. Хочется спросить: «Ну, старина, как себя чувствуешь?» Впрочем, что спрашивать, если и так все ясно: город прикрыл глаза и сурово нахмурился. Дома на перекрестках улиц превратились в артиллерийские и пулеметные точки. В амбразурах дотов видны стальные дула. Улицы и проспекты перегорожены противотанковыми надолбами. Для проезда оставлены узкие проходы. Зеркальные витрины магазинов заколочены досками и обложены мешками с песком. Не блестят огнями огромные окна знаменитого Елисеевского магазина. Нет коней на Аничковом мосту. Вместо Медного всадника высится гора из досок и мешков с песком…
Народу на улицах стало меньше, все куда-то суетливо, озабоченно спешат.
Подъезжаем к Смольному. Он отлично замаскирован, камуфлирован грандиозной маскировочной сетью. Даже на близком расстоянии трудно различить контуры здания, утопающего в осенней потускневшей зелени.
Поднимаемся по историческим ступеням. Много военных, но везде привычная чистота. В коридоре приглушенная тишина, лишь редко поскрипывают сапоги. Голоса и стук машинок едва-едва слышны за дверями кабинетов.
В морском отделе штаба Ленфлота я встретил друга детства, капитана 1 ранга В. И. Рутковского. Владимир Иванович — прекрасный офицер-оператор. Образованный, с большим опытом работы в Генеральном штабе, он был к тому же очень жизнерадостным, полным юмора и оптимизма. Эти качества выручали его в самые тяжелые дни в Ленинграде, а затем в Крыму, куда он был послан для выполнения ответственных заданий.
Естественно, чтобы разобраться в обстановке, мы прежде всего явились к В. И. Рутковскому. Я поделился с ним своими опасениями о неточности моих сведений насчет количества семей, подлежащих эвакуации. Владимир Иванович поспешил меня успокоить:
— Юрий Александрович, не унывай. Никто ничего толком не знает. С этим делом явно кто-то протабанил… Заходи после совещания, есть разговор.
В большом кабинете командующего Ленинградским фронтом, у стены, стоял длинный стол, покрытый темным сукном. За столом сидел К. Е. Ворошилов. Вид у него был утомленный. Мне показалось, что он чувствовал себя плохо, был простужен и разговаривал не свойственным ему, тихим и вялым голосом. В кабинете собрались много военных и штатских, среди них было несколько женщин. Все вызванные разместились вокруг стола. Окна кабинета были зашторены черным материалом, поэтому в комнате было душно и мрачно.