— Где уж мне. Я ж не пайщик.
— Вот и я о том же! — зло выкрикнул ему в лицо спексиндер. — Сколько, ну сколько раз я тебе, дурню, советовал: смири гордыню, возьми заём, истрать часть заработка на пай! Потому-то и доверия к тебе полного никогда не было, что не наш ты. Непонятный! Состояние умножить, как все, не стремишься. Ты и за новичков этих уцепился, потому что нет в тебе интереса к деньгам Компании. Надеешься, что свой шкиперский жирный пай всегда отрежешь. А слушал бы своего верного друга Томаса, что всегда тебе только добра желал, — давно бы патроном заделался. Мы б с тобой такого закрутили! Да я знаю с добрый десяток контор, где ворвань и прочее у нас приняли бы на десять, а то и двенадцать процентов дороже, чем у Компании, будь она неладна!
— Томас! Объясни мне, за каким дьяволом ты, рискуя головой, ходишь в море? Ведь деньжат у тебя — куры не клюют.
— Запомни, шкипер, мудрые слова, — Томас даже выпивку оставил на время в покое, — только злато есть оплот величия! И его не может быть много. — Выждав достаточное, по его мнению, время, чтобы Адриан проникся мудростью его слов, он продолжил: — Был бы ты патроном, то и мои пьяные бредни никто бы тебя не заставил выслушивать. Послал бы меня куда подальше и дверь перед носом захлопнул. А раз не так — слушай. Парнишку этого, чокнутого, придётся всё же бросить в Гренландии. Толку с него как с козла молока...
Именно эти слова отчётливо расслышал прильнувший к дверям шкиперской каюты Михель. И показалось ему, что ухо он приложил к раскалённому железу, когда осознал смысл сказанного. Представил воочию, как, вынося дверь, врывается, вонзает, пользуясь неожиданностью, разделочный нож по самую рукоять в жирное брюхо спексиндера, а потом и шкипера успокаивает...
Михель, разумеется, не мог видеть, что в ответ Адриан, уставший трепать язык попусту, решительно мотнул головой, отметая предложение спексиндера.
— Так, этих завалим, допустим... Что дальше? Да просто: запираю матросский кубрик. И корабль — наш!
У Михеля даже испарина выступила от нового наваждения: действительность, дробясь, сладко поплыла перед глазами. Только капитан в этой новой действительности — не шкипер, капитан — только Михель! «И притом, мы ведь только сберегали свои шкуры, — мелькнуло оправдательно, хотя когда бы и перед кем Михель держал отчёт о своих поступках? — Интересно, сможет мой мальчишка определиться с местоположением и курсом? Если нет — это будет не смешно».
Полоса света золотистым ножом пала на палубу, вспарывая мысли и поступки, разрезая решительность и мужество.
Виллем думал проскользнуть незамеченным, но в момент открытия им кубрика «Ной» довольно неаккуратно качнулся на крутой волне, вытряхнув старика на палубу вместе с дверью, за которую он судорожно уцепился. Тут уж Виллем и сам не удержался от пары крепких тирад. В общем, хреновый из него соглядатай, прямо сказать, получился. Он и сам так порешил.
Михель тенью скользнул прочь от шкиперской каюты. В отличие от Виллема сообразительности и хладнокровия у него пока доставало. Изрядно ошарашенный резким переходом из света в темень, Виллем почти с разбегу налетел на Михеля, несколько демонстративно возившегося с застёжками штанов.
— А, Виллем. Тоже до гальюна? Похоже, солонинка на ужин была с изрядной тухлятинкой. Я вот с очка не слезаю, обосновался на палубе, чтобы всегда успевать. Понос, понимаешь ли.
Михель, кстати, про себя не мог не отметить, что после его «антиселёдочного» бунта кормёжка стала поразнообразней. Хотя, разумеется, Корнелиус разносолами их отнюдь не баловал. Это тоже подсказало Михелю, что его выступление стало достоянием ушей Адриана. Кто ж ещё мог распорядиться о провианте?
Тема оказалась Виллему близка и понятна. Поэтому он, пожалуй, впервые ответил Михелю без враждебности:
— Везёт же некоторым. У меня вот обычно наоборот. Мёрзнешь чуть ли не по часу. Хуже нет, когда твой собственный зад отказывается тебе служить. А что касаемо солонины — зря грешишь, вполне прилично. Едали и похуже... Это у тебя, верно, с масла брюхо закрутило. Видел, какими кусками ты его заглатывал. Его вообще-то мазать надо. Разоришь провиантскую. Кстати, с этого самого куска масла, поданного нам на стол, Корнелиус предварительно на два пальца прогорклой плесени срезал. Сам видел. Я к нему по-свойски заскочил — уголёк для трубки из очага выбрать. Как бы он, стервец, этими обрезками суп не заправил...