— Толк есть, — включился снова Виллем. — Сейчас, при штиле полном, и их и нас несёт только течение, а если мы ещё и подгребать будем... — И, бог шельму метит, не удержался всё-таки, чтобы не рявкнуть на Питера: — Хватай весло, святоша!
Великий умиротворитель Океан, ни за что ни про что схлопотавший сегодня ядро и тут же забывший о подобной мелочи, точно о блошином укусе, вздымал вельбот на спину очередной волны и облегчённо сбрасывал, чтобы вновь тут же взвалить на плечи и снова сбросить.
Как по команде, едва лодку возносило к небесам, глаза всех устремлялись к «Ною». Такому родному и столь теперь недосягаемому. В их ковчеге тепло и светло. Готовясь принять усталые тела, призывно распахнули объятья лежанки с тряпьём. С камбуза щекочет ноздри запах гретого пива, рыбного супа и бобов с салом. Кто сейчас посмеет вспомнить, что печь едва теплится, а жировик разгоняет тьму хорошо если только над половинкой стола? Кто сейчас посмеет вспомнить, что уже через час-другой доски лежака намнут бока так, что юлой завертишься, отыскивая положение поудобней? И уж, конечно, и заикнуться теперь не смей о всеобщем ворчании по поводу кормёжки: в пиво-то вечно не доложены пряности; от рыбного супа уже воротит; сухари двойной закалки дерут рот и горло, и грызть их предпочитают уже после, в темноте, чтобы не видеть, что в рот суёшь; бобы, как и сухари, пополам с червями и мышиным дерьмом... Лишившись всех этих неоспоримых, как оказалось, благ в одночасье, оставшись лицом к лицу с бездушной стихией, равнодушным пока что океаном, чьих чад они столь безжалостно истребляли, поневоле затоскуешь...
Когда же вельбот швыряло вниз, все, словно заведённые, переводили глаза на гарпунёра. Подспудно давно, конечно, осознав, что мощный Йост вряд ли поможет, но боясь в том признаться даже себе.
Плеск волн да хриплое дыхание лунатиков, пробудившихся над бездной...
Корабль на горизонте являлся единственной пуповиной, единственным лазом, ещё слабо соединявшим их с миром живых. Только через это окно ещё можно было вернуться к пышным городам и шумным гаваням, строгим храмам и развесёлым кабакам. Очертания корабля навечно запечатлелись в их зрачках, тем не менее при каждом очередном подъёме то один, то другой тревожно вскрикивали, силясь разглядеть на привычном месте стремительно погружающуюся в ночь посудину. По мере того как тьма обволакивала-растворяла силуэт их ковчега, отчаяние вместе с сыростью забиралось под одежду, но, в отличие от мозглоты, заползала глубже, холодя души, леденя сердца. Каждая новая волна рушила, сминала, калечила старый мир, уносимый в трюмах и на палубах «Ноя». Громоздящиеся торосы отчаяния вот-вот должны были ощериться оскалом паники. Тогда уж точно — каюк. Может, оно и к лучшему — не затягивать агонию.
Более зорким и удачливым приходилось то и дело показывать соседям по банке на корабль, когда те, возносимые на очередной гребень, не могли уже ничего разглядеть из-за слез. Но наступил вскоре перелом коротенькой летней ночи, и теперь уж никто не мог похвалиться, что разглядел во тьме «Ноя».
От отчаянного удара кулака Йоста вдребезги разлетелся деревянный ящик, в коем хранилась посудина с жиром, потребным для смазывания гарпунного линя во время бешеных гонок за раненым кашалотом. А Йост молотил уже по дну их посудины, да так, что, казалось, прочнейшее дубовое дно вот-вот расколется и гейзер ледяного рассола поставит точку на всём и всех.
Помешать обезумевшему гарпунёру никто не решался. Только Виллем подумал: как было бы славно, если б там, на дне вельбота, под кулаками Йоста оказались «гад» с «гадёнышем».
Так же внезапно Йост схватил гарпун, и все отшатнулись, не зная, чего и ожидать. Лишь по этому рефлексивному движению можно было понять, что люди в шлюпке ещё не смирились окончательно со своей участью, уготованной им судьбой и «проклятым ландскнехтом».
Выпрямившись в лодке и потрясая гарпуном, Йост закричал, обращаясь в ту сторону, где, по его представлениям, должен был быть китобой:
— А ведь я ж его спас! Вы понимаете, я ж спас его, негодяя! Валялся бы он сейчас, без меня, на дне морском, но зато и мы валялись бы сейчас в кубрике, а не болтались бы щенями бездомными посреди лютого океана... Слушайте оба, и Михель, и ты, Ян! Слушайте и трепещите! Клянусь Господом Богом нашим Всевышним, я выберусь из этой передряги, устроенной вами. Я не сгину, я переплыву океан, я обрыщу всю Америку, и всю Германию, и всю Европу, и все поля битв! И не скрыться вам, врагам честных китобоев, ни в городах, ни в лесах, ни в лагерях воинских! И даже если вы вздумаете укрыться в Преисподней, у дьявола в заднице, то я вас и там достану! И лично, вот этим вот гарпуном...