— Олл…
Падение.
Звёзды.
Чернота.
Холод.
Горение.
Но он падал. Падал до самого низа. Вниз, в подземный мир. Туда, где спали кракены и были мертвецы. Они все были там: красные раны на белых лицах, кровь на руках, развевавшиеся в воде волосы. Все они. Неужели прошло слишком много времени? Неужели они забыли о нём? Узнают ли они его, все мертвецы прожитой в вечности жизни?
Он подумал о Медее, прекрасной, опороченной Медее с колдовским светом в глазах… всё это было так давно.
Он подумал о каменных и глинобитных стенах, что поднимались из пыли, и лоскутной зелени полей. Дом. Дом для мальчика, который бегал по оросительным канавам с криками матери за спиной и смехом на губах. Дом целую вечность назад.
Он подумал о друге и герое, которого тащили по грязи за колесницей, пока он не превратился в окровавленную тряпку. Когда это было? Когда…
— Олл.
Он подумал об Орфее, бедном Орфее, который вышел из темноты и старался не оглядываться. Не оглядывайся назад. Не оглядывайся на то, что ушло. Не оглядывайся на то, что потеряешь. Не оглядывайся… Он не падал.
— Олл!
Он перестал падать.
Его глаза были открыты. Вокруг него стоял шум, похожий на звон бьющегося стекла и рвущегося шёлка.
— Олл, ты должен встать, — сказала Кэтт твёрдым голосом, глядя в пол. Олл моргнул. Он почти поднял голову, но остановился.
— Как долго? — спросил он.
— Пару секунд, — ответила Кэтт.
— Становится хуже, — сказал Рейн.
Олл начал подниматься. Он чувствовал себя замёрзшим, липким, как будто что-то выпило глоток из его вен и не вернуло его.
— Рядовой Перссон, — сказал Графт, и Олл почувствовал, как металлические конечности сервитора поддерживают его. — Я держу вас, рядовой Перссон.
Он снова моргнул. В глазах защипало. Ему всё время хотелось поднять голову.
— Кто считает? — спросил он, и услышал твёрдость в своём голосе.
— Три… — раздался голос Кранка, сначала сильный, а затем затихающий. — Три минуты, две… э…
— Ну же! — рявкнул он. — Счёт, сейчас же!
Кранк выругался.
— Три минуты двенадцать секунд, — ответила Кэтт. Кэтт, конечно, Кэтт. Иногда Олл задумывался, добрались бы они так далеко без неё. Она была не просто сообразительной и психически одарённой, она обладала острым умом.
Их было пятеро, пять человек, взятых из битвы на Калте, который теперь во всех смыслах был далеко. Ни один из них не остался прежним. По крайней мере, никто из них, кроме Олла. Среди них был Графт, бывший погрузочный сервитор Милитарум, в основном такой же, что и раньше, его механизмы и плоть работали без изменений, но его спину отягощало снаряжение, взятое из эпизода человеческого времени. Гебет Зибес, фермер, подёнщик, который задыхался и дрожал от увиденного, хотя уже не так часто. По-прежнему напуганный, но спокойный, закалённый, как кусок дерева, который держат в огне, пока тот не загорится. Бейл Рейн, солдат на войне, которой никогда не было, мальчик, ставший мужчиной, пока шёл по проходам между мирами. Догент Кранк, солдат, который начал этот путь постаревшим душой и стал только старше. Потом была Кэтт: простая, тихая, очень тихая Кэтт — с такими тусклыми глазами и такая молчаливая в тот день, когда они покинули Калт. Теперь уже что-то другое. Все они — проблема Олла. Все они — люди, которые поддерживали его жизнь всё время, с тех пор как он прорезал щель в воздухе на Калте и начал это последнее путешествие. Все они не те люди, какими должны были быть.
— Что-то приближается! — предупредил Зибес. Он сидел на корточках, подняв лазган, не глядя в прицел. Слёзы текли по его щекам под краем очков.
Олл потянулся за компасом и обнаружил, что тот уже у него в руке. Игла превратилась в размытое пятно. Нечитаемое.
— Три минуты тридцать одна! — шипел Рейн.
— Нож! Где нож?
— Оно почти здесь! — крикнул Зибес.
И вы могли почувствовать это сейчас, поднятую волну его приближения, как дыхание из открытой дверцы печи.
— Рядовой Перссон…
— Три минуты тридцать девять!
Где нож?
— Рядовой Перссон, вам нужна помощь?
— Нам нужно уходить!
Нож… проклятый нож уже был у него в руке. Он его не увидел. Не почувствовал. Как будто секунду назад его там не было. Или его действительно не было.
— Три минуты сорок одна секунда!
Он посмотрел на компас. Игла резко остановилась. Он поднял нож.
Олл посмотрел вверх. В такой момент, чтобы сделать это, он должен смотреть вверх.
Вверх. Всегда вверх. Свет. Форма. Измерение. Цвет. Звук. Всё это растянулось вверх до исчезающей точки, когда Олл поднял взгляд. Он был размазан, растянут, нить материи, мысли и ощущения протянулись между небытиём и вечностью. И боль тоже. Боль как факт, который просто продолжался и продолжался, как зацикленный стоп-кадр. Вот что получается, когда так тонко режешь на краю времени и пространства; приходится идти по её изношенному краю. Зона раскола — вот как стала называть её Кэтт, и это было почти правильно, полагал Олл. Они оказались на краю того места, откуда ушли и где им нужно было быть. В этом месте существовало несколько правил, которым они научились за боги знают, как долго времени они пробыли в расколе. Не смотри вверх, не пропусти счёт, когда компас должен указывать верно. Не думай о падении. Не падай. Сделай разрез.