— Боря?.. Ты молился?.. Ему?..
— Да, молился, Лина… Если он всемогущ — сотворит чудо. Если человек не может сотворить чуда — Он может. Наука бессильна, я — тоже, а если существует Он — и чудо есть. Он сотворит его. Я хочу чуда.
— Хочешь вместе молиться будем, каждый день, вечером…
— Тебя это, Лина, волновать будет.
— Теперь нет… я знаю… Это в первый раз так было и, вероятно, должно было случиться так, чтоб Он услышал нас, это знамение чуда было, — эта кровь — знамение.
И каждый вечер, перед тем, как уходить Борису, молились вместе. На колени становиться трудно было, сидя, обнявшись, при лампаде в тишине ласковой, влюбленные в свое счастье первое.
Отдыхала душа Бориса, когда повторял простые слова души чистой и с молитвой вошла глубоко вера.
Домой возвращался любовью своей счастливый и, смотря на небо, повторял те слова, что только что говорил с Линою.
А дома — становился на колени перед окном, чтоб звезды видны были, и шептал о любви, о счастье своем и просил сохранить для него Лину и тревожное неверие боролось с верою.
— Если ты существуешь?.. Слышишь меня… Я хочу, чтобы ты существовал… Ты должен ее оставить мне. Счастье один раз бывает… Я хочу до конца быть счастливым и только с нею… Сотвори чудо. Разве ты не творил чудес, когда на земле был?.. Разве ты не помнишь дочери вдовы Наинской?.. Ты воскресил ее мертвую, — Лина жива еще, — оставь ее мне живою…
Один раз спросила Лина:
— А у тебя, Борис, тоже горит лампадка, когда ты молишься?
— Нет…
— А как же ты, кому молишься?
— Открою окно, перед окном на колени стану и молюсь… В бесконечности Он. Там, где эти звезды горят… Везде… повсюду…
— Образка нет у тебя Спасителя?..
— Нет, Лина.
— Сделай себе, купи, — с лампадкой так хорошо, тихо…
И образок купил и зажег такую же лампадку зеленоватую перед ним вечером и в первый день боялся, что мать или отец войдут, стыдно станет, а потом привык и просил мать масло ему покупать.
Дни были жаркие, вечера душные и молитвы безгрешные с Линою поцелуями наполнялись горячими.
Иногда днем совсем не кашляла, а ночью душили приступы долгие, откашляться не могла — рвалось в груди с хрипами, а под утро меняла мать простыни и рубашку мокрую, и, ослабевшая, с трудом сидела днем в кресле.
— Детка, не целуйся с Борею… Ты видишь, как плохо тебе ночью бывает, всегда после того, как уйдет он — кашель у тебя начинается.
— Не буду, мамочка…
И все-таки целовала его, обнимала, отпускать не хотела, точно хваталась за его здоровье и силу и в себя хотела вдохнуть с поцелуями.
Ольга Григорьевна просила его:
— Боренька, не целуйте, голубчик, Лину, это так волнует ее, что она по ночам от кашля заходится, каждую минуту кажется, что опять случится, как тот раз было…
— Не буду, Ольга Григорьевна…
— Целовать, Боря, можно… Я не хочу лишать ее этого счастья… Только не надо долго…
Запечалился, загрустил и, придя домой, молился и при лампаде, — не требовательной, а покорной молитва стала его. Молитва верить его научила. И всегда повторял: господи, оставь это счастье нам… Ты можешь…
И еще раз случилось — целую ночь не спала Лина, целую ночь кашляла — мокрота отходила с пленками кровавыми и опять приглашали доктора, — а наутро — не поднялась с постели.
— Скажите, доктор, скажите, хоть какая-нибудь надежда есть?..
— Должен сказать вам, Ольга Григорьевна, правду, — никакой нет.
— Умрет она?.. Да?.. Скоро?..
— От легких уже ничего не осталось… По-моему… через две недели все будет кончено.
Наутро пришел Борис и до вечера простоял на коленях у постели ее, только руки ей целовал, пальцы, ноготки белые.
— Плохо мне было сегодня ночью, Боря… Неужели я умру скоро?.. Ведь мне последние дни лучше было…
— Нет, Линочка, нет… ты не умрешь… я не хочу этого… Я молюсь ему… Верю…
Села в подушки и в чепчике белом еще прозрачней стала.
— Как мне волосы надоели, Боря… Я остригусь… Можно?..
— Что ты, Лина, зачем?..
— Они вырастут, еще будут лучше. Поеду на курсы и сразу буду на курсистку похожа стриженную. А волосы я тебе подарю, милый. Помнишь, ты говорил, что они как иней белые?.. Хочешь, подарю тебе?..
Мать позвала, сказала, что остричься хочет.
— Боря мне разрешил, мамочка… Я остригусь… А волосы ему подарю…
А когда парикмахер ушел…
— А ты меня не разлюбишь такую, Боря?..
— Что ты, голубчик, что ты?..
— Так поцелуй меня… крепко, крепко, чтоб я почувствовала, что ты любишь меня и такую.
Еле касаясь губами, прикоснулся к губам холодным один раз и опять на колени стал около.