— Ответ, что ли, какой будет хозяину?..
— Повремените до завтра… всенепременнейше ответ завтра будет…
Ушли трепачи надежные к отцу эконому трапезовать ушицей наварною…
Пригнулся даже к Николке Савва:
— Афанасия моего куда дел? Куда? Говори! Слышишь? Его тож привезут?.. А?!
Злым огоньком сверкнул на игумена.
— В полюбовники пошел к купчихе… Устроится. Тот не пропадет теперь… У него талант… тут-то…
И рукой показал, где талант обретается у Афоньки игуменского.
Рассвирепел Савва:
— Смеешь ты, пес блудливый?! В скиту сгною! В подвал упрячу!.. О, господи, за что наказуешь мя, раба твоего?!
Разжигало Николку зло и за позор, принятый перед братией, на всю жизнь посмешищем быть с кличкою, а напомнил про Афоньку ему игумен Савва — озверел.
Еще ниже пригнулся Савва и костлявыми руками по щекам Николкиным — досиня, до подтеков старые пальцы сухие врезывались, пока не вернулся белобрысый келейник.
— Отца Ипатия позови скитского.
Высокий, сухой, жилистый, костистый, с отвисшими подтеками под глазами, кривой, сумрачный, с выбитым зубом, горбоносый, борода седая поросла плесенью зелено-желтою — вошел в клобуке, сдернул его на плечо, бухнул игумену лбом об пол — Ипатий.
— Возьмешь этого на исправление — будет в твоей пребывать воле. Епитимья — из скита ни шагу, в ризнице нижнего храма каменного молиться будет, ключ при себе держи, — от полунощницы до вечерни пусть молится, после трапезы воду и хлеб относить будешь, лампад возжигай ему перед вседержителем, ночью у тебя на досках в холодной.
Николке свистящим шепотом:
— Сорокодневная…
Тут только и жутко стало.
А вспомнил про Ипатово непотребство — взвыл дико.
— Он!..
— Строгий молитвенник. Молчи, пес! Иди.
И, сокрушенно вздохнув, пошел Савва писать благодетелю.
Опять под выкрики через весь монастырь шел Николка в скит за Ипатием, только и была отрада — на груди вместо ладонки полтораста целковых зашито пятерками и тройками — двугривеннички выросли, да в скуфейке сотенная засунута.
Одно оконушко с землею вровень и свету в ризнице, за переплетом железным на четверть стекло почерневшее, а с потолка падают звучно на каменный пол капли, то в одном, то в другом прозвенит месте.
— Молись, кайся!..
Лампадку зажег, ключами звякнул.
— Молись…
Не слышно было, как и засовом загремел снаружи.
Сколько лет Ипат после каждой обедни: ранней, средней и поздней песнопения возносил владычице за молебствиями, басом тянул гнусаво в нос, чтоб в дырявый рот не присвистывать — пресвятая богородица, спаси нас…
Втроем пели молебное: басом — Ипатий, иеродиакон Памвла — тенорком сифилитным и тоже в нос, да вторил Евдокий — бочка, как огонь рыжий и морда опухшая от казенки тоже красная, а сам — в три сосны не обхватить брюхо, не помнит сколько лет как и ног не видал под собою.
Пели втроем и дружбу водили трое.
И у каждого своя немощь, каждого искушает бес по-своему: соблазняет Ипата зад Евдокия, и обед отдавал ему свой с трапезы, лишь бы вечерком — укротить беса, а Евдокий по завету Онана праотца — до изнеможения в одиночестве.
Памвла — в обители промышлял у богомолок, что из деревень к троеручице приносят гроши медные. Смолоду наскочил в лесу на такую, что из села сходом выгнали, — пошла по монастырям кормиться, странствовать и понесла немощь страдную… С тех пор и нос провалился у Памвлы постника и фальцет гнусавый стал вместо тенора.
Тоже вечерком прибегал к приятелям позабавиться, историйку
И каждый вечер зимой да осенью про божественное, про жизнь иночеческую.
Шепотком про Ипата с Авдотьею говорила братия, и Николка слышал, потому и возопил гласом великим, когда игумен в полную волю на исправление послал к нему.
А перед этим случай вышел такой — поссорился Ипат с Евдокием, тот ни каши ему, ни щей, а Евдокий и решил проморить старика, — не заходил вечером. Ипат и решил испытать Николку.
После вечерни привел его, тот от сырости за пять дней кахи да кахи:
— Жизнь загубить вздумали.
— Я б тебе облегчение сделал, каб ты помог моей немочи. Так-то, подумай…
И до ранней его не будил, дал выспаться.
По осени и без того солнце встает поздно, а от болот туманных — совсем темно. Никто и не заметил, как повел Николая Ипатий не перед полунощницей, а перед ранней и ватник ему свой дал зимний. Вечером чуть темнеть стало — Николку из храма вывел.