— А что, у тебя к празднику на всех хватит?!
— Как не хватить…Собираем…
— Ты лучше попроси ее расчет вести…
Два дня пробыла Ариша и решила Троеручицы дожидать. Понравилось ей на скотном. Выйдет на заре помогать Арефии — молоко цедить, взглянет к лесу — стеною стоят за хлевами сосны, шумят тихо; солнце начнет выходить — розоватою становится чешуя на стволах, а книзу темнее — будто сияние. Угонят скот со двора, уберут молоко скотницы, пойдут завтракать, а Арише уходить не хочется, стоит, слушает, как пастуший рожок поет по лесу, и чувствует, что так хорошо никогда еще не жилось ей.
IX
Каждый день стал игумен по хозяйству заглядывать на скотный, один раз и в келью заглянул к Арише.
Благословил ее, а когда она своими руками подносила руку его к губам, наклоняясь, — по-иночески — сперва дал поцеловать руку, а потом задержал в своей ее ладони и поцеловал в плечо. Застыдилась Ариша, покраснела, а он ничего не заметил, спросил ее:
— Нравится вам тут, матушка Ариша?..
Ответила тихо, смущенная:
— Хорошо…
— А вы оставайтесь у нас… на скотном… Матушка Арефия стара стала, не справиться ей одной, а вы б помогли ей…
— Послушание я несу…
— Я, как игумен, властью, данной мне от господа, благословляю вас иное послушание нести и матушке игуменье напишу вашей, и она благословит…
С каждым днем все больше и больше привыкала Ариша, а когда прошла Троеручица и уходить нужно было, вспомнила слова Гервасия и жаль стало лес покидать, решила еще несколько дней побыть, а чтоб в тягость не быть монашкам, старалась помогать во всем и не в скуфейке выходила бархатной, а попросту белым платком накосяк покрывала голову и еще красивей была оттого, что волосы золотые виднелись.
Зашел раз Николка перед вечером на скотный и сказал ей:
— Я матушке игуменье написал вашей и ответ от нее имею — благословляет она вас остаться в пустыни…
Не писал Николка игуменье, а чтоб только осталась Ариша, обманул ее, не хотел отпускать и решил постепенно заплести паутинку, опутать ее внимание заботами и уловить такую минутку удобную, когда можно взять ее.
И ответить ей ничего не дал, сказал Арефии:
— Так теперь, мать Арефия, она у тебя будет помощница, записи тебе вести будет. И келию ей оставишь ту же.
И не то, чтобы покорилась Ариша, а не хотелось самой уходить отсюда и снова по дорогам бродить с странниками, бояться людей живых, прятаться. Отдохнула она в пустыни, пополнела даже немного от молочной пищи, еще больше лицо стало матовым, а губы маковыми.
Каждый день приходил любоваться на нее Николка, в келию заходил, не знал только, как начать.
Ласковым был с Аришею. Когда говорил с нею, в глаза заглядывал, рукою плеча касался. Нравились ему золотые волосы, как кора на сосне — отливают киноварью. От этих взглядов и ей становилось неловко как-то и жутко. И опять она стала по ночам вздрагивать. Вздрогнет, проснется и не спится ей, сладко поводит все тело лесной воздух, неподвижная лежит, раскинувшись — радости ждет тело… Задумается, замечтается, о любимом старается вспомнить и не может, расплывается в памяти, вместо него мелькает лицо игумена. Перекрестится от искушения, а побороть не может.
Девушкой была — непонятно замирало сердце и вздрагивала, сама не зная отчего, а теперь чувствовала, что и ее тело мучает, налилось оно лесной смолой, земляными соками и дышит, все равно, как лес, как земля цветущая, и тянется от земли ввысь куда, чтоб раствориться в радости и не чувствовать его тяжести безысходной.
А Николка все чаще да чаще захаживать стал на скотный, даже мать Арефия и та приметила:
— Раньше редко бывал у нас отец игумен, а теперь чуть не каждый день, — это вы нравитесь ему, Ариша.
Застыдилась она, ничего не ответила…
— Тут, матушка, и стыда никакого нет, правда ведь… Я старая баба и то скажу, была бы мужчиной — полюбила бы. Игумен-то у нас теперь молодой, красавец… и стыда никакого тут нет.
Стала прятаться Ариша от игумена, придет он на скотный двор — Ариша в коровник убежит. Походит Николка по двору, заглянет к Арефии, от Арсфии в келию Аришину, опять на двор, походит, походит и не выдержит, спросит Арефию:
— А помощница твоя где?..
— Не знаю… в хлеву должно быть.
— Ты не утруждай ее…
— Сама она…
А ты дело найди другое, пускай по хозяйству записывает.
— Сами скажите ей.
— Молодая она, береги ее.
И уйдет в лес на мельницу, а с мельницы на хутор. С того дня, как осталась в монастыре Ариша, избу приказал исправить на хуторе, готовил квартиру ей… Идет по лесу — мечтает об житии монашеском, чтоб и в монастыре пожить, как в миру, и думает: «Какой монах я, никогда не собирался быть иноком, от нужды пришлось; надо жизнь устраивать, пройдут года, тогда поздно будет об этом думать…»