Не заметил, как и осень пришла с туманами, с моросящими туманными днями. Тоска в монастыре — дачники поразъехались, богомольцев — ни души, пусто в монастыре, тоскливо. Братия по кельям сидит, в храм по наряду, по очереди ходит, в келии молится, а если не молится — занимаются, что на ум придет, лишь бы скоротать время до весны следующей: на Полпинку послушники к солдаткам бегают, мантейные иноки в картишки перебрасываются, завесив окна, — житие бренное, обитель тихая — коротают осенние дни тягучие. Николка тоже скучает, только и радости перед вечером после трапезы навестить Аришу.
Один раз позвал белобрысого своего:
— Ступай, отнеси на скотный белье постирать мое… Да скажи, чтоб матушка Арефия прислала его поскорей с Аришею.
Арефия белье выстирала, Аришу призвала…
— Отнеси игумену.
А когда уходила Ариша, сказала ей вслед Арефия:
— Счастье тебе… само идет…
Принесла… Сумерки… В покоях игумена полумрак-лампада теплится… Проводил се белобрысый послушник… подошла к двери и сердце в темноте замерло… жутко стало… сама не знала отчего, а жутко… долго стояла молча, прислушивалась… Часы монотонно где-то на стене тикали… Постучать решилась…
Из-за двери баритон сочный, ласковый:
— Войдите…
Молча ему подала белье. Ждала, что скажет. Колотилось сердце. Николка к ней подошел, в лицо заглянул, обнял и вырваться не хотелось, томилась соками смоляными от корней сосновых: выхода им искало тело, а взял за груди — пошатнулась к нему на руки и голова пошла кругом от слабости сладкой…
А после шепотом ей говорил:
— Любить тебя буду, всю жизнь… Все равно, что жена мне будешь… А греха в этом нет… Что ж я сделаю, если полюбил тебя, одолеть не мог плоть бренную. Сан бы снял, если б дозволили, а сана не снимут — расстригут и в монастырь, в Соловки сошлют, хуже чем в тюрьме там, а за что? За то, что жить хочется…
Молча лежала, слушала и чувствовала, как кровь успокаивается в ней, и сердце тише и тише бьется.
— Не брошу тебя… на хуторе жить будешь, келейку там тебе еще с лета велел устроить, чтоб спокойнее было, никто чтоб не видел… А ты ряску-то сними. Не монашка ты… Послушница не монашка… Послушница и из монастыря может в мир уйти. Сшей себе что-нибудь черное, либо серое, чтоб и не монашка была и на мирянку бы не похожа…
Через конный двор когда шла — от стыда горела, думалось, что все знают, все видели, — конюхи ей, улыбаясь, кланялись, заговорить хотели — молча прошла. Рано легла с вечера, на душе было тревожно и смутно как-то, и когда сон наплывал медленно — слышала, как сердце бьется спокойно умиротворенное и сквозь сон брели еще мысли, что встретила она на пути странствия своего земной путь любви истинной, по-женскому любовь эту в себе чувствовала, в теле молодом несытом она горела и позвала ее к истокам жизненным — тело земное и землей вспоенное примирило с мыслями, успокоило душу, утихомирило. Думала, что может быть, правда, игуменья разрешила ей, поняла, что нашла она путь земной, по которому и к небесному одна стезя, поняла и благословила се своим разрешением.
Не мучил ее Николка, не заставлял от стыда сгорать перед братией, за себя боялся, а через неделю на хутор переселил ее вести хозяйство и двух старых монашек со скотного двора послал в помощь. Оттого и монашек послал, что надежные были — сами они согрешали от немощи бренной с иноками и ради своей слабости про Аришу молчок.
Хозяйственно обставил Николка дело. И в монастыре стал жить, как мирянин — благодушествовал. Заботливый был, хлопотливый: и на скотный сам, и на огород, и на кирпичный завод, и на мельницу, а под конец и на хутор попоздней заявится, иной раз запоздает и на ночь останется у возлюбленной, у жены своей, — за жену ее считал и говорил ей:
— Ты мне жена, вот кто. И стыдиться нечего.
С осени до весны пролетело время. Ариша жить начала по-новому, родить собиралась от Николки-Гервасия, на осень высчитала, ребенка ждала с радостью, прислушивалась, как шевелится, играет в утробе. Николка ходил успокоенный, и добродушие появилось, красовался собою перед иноками, а по закоулкам Памвла нашептывал:
— Говорил я, и в игумены пролезет, — вокруг пальчика обведет, не увидишь как, — прожженный; все хозяйство забрал в руки, всюду свой нос сует… Это ему теперь не ложки брать за процентики, покрупней шагает… Так-то, братия.