А в новой гостинице благолепие. Коридор светлый, широкий, с раннего утра окна открыты, на полу половики белые, чтоб послушники монастырскими сапогами не топали, не будили дачников. И кирпич не болтается, пружина на двери сделана; умывальник хоть и общий, зато эмалью покрыт белою и каждый день его протирают вечером и даже для полотенец вешалка прибита с удобствами. Хоть и нет большого дохода монастырю от дачников, зато спокойнее — договориться можно и денежки получить вперед за номерок, а за услуги, за самовар, за хлеб — особое, а потом дачник и молоко, и творог, и масло покупает исправно на скотном дворе и за горячими просфорами в монастырь бегает. Отец пекарь специально теплые оставлял для дачников. В самом конце монастыря, за старым собором, подле трапезной, просфорная и послушник кудреватый за отодвижным оконушком. Прибежит гимназист или барышня за просфорами, заулыбается послушник, побеседует.
— Вам, как всегда, двенадцать?..
— Да, батюшка…
— Не обожгитесь, еще горячие… А вы только встали?.. Поздненько нынче.
— Мы всегда так, батюшка… Так сегодня пойдем по ягоды после трапезы?
— Обязательно…
И ходят к дачницам послушники молодые — чайку попить, городского поесть, вкусного, за девушкой погулять, за дамочкой. И старики мантейные приходили подарить, а то просто и продать, ложечку.
В монастырской лавочке у нас не найдете таких… там попроще и роспись на тех простая, только для благодетелей наших, для знакомых и делаем особые — с златоперицей, с яичком в троеперстии… Расчету нет никакого такие отдавать лавочнику, что ж за них — по пятиалтынному не получишь, а труда-то над ними сколько. Те мы больше для простого народа делаем, дюжинами и сдаем лавочнику, а это особые — для благодетелей.
За особенные богомолец и благодарит особенно — по полтиннику. И послушники даже не брезговали благодетелям приносить ложки. Только отец Иона послушников не пускал…
— Жадные… не поделятся, о своей мамоне думают.
А мактейные обязательно сунут Ионе гривенник и не за то, чтобы пустил в номер, а главное — посоветовал богомольцу не в лавочке покупать ложки, а из рук монашеских.
— У нас, знаете, искусные есть иноки, такие ложечки вытачивают — красота чистая. Вы сходите к отцу Памвле, у него особенные.
Зайдет богомолец к Памвле, а тот:
— После вечерни я принесу, получше выберу… В келии нам нельзя продавать, отец игумен узнает, что сребролюбием занимаемся — отберет в лавку, а я лучше сам принесу, хорошеньких.
Послушников не пускал Иона в новую и коридорным приказывал:
— Чтоб мне говорили, кто ходит… игумену доложу.
Коридорный скажет, что исполнит приказ гостиника, а сам — разнюхает, когда занят Иона или гостей принимает новых или после обеда отдыхать ляжет и мигнет приятелям. Ионе невыгодно выдавать: прежде всего не позовут выпить, а потом — отомстят, изобьют осенью, когда за дровами пошлют в лес.
Так по-особому и жила гостиница.
А за гостиницами еще особые деревянные дачи были, особым благодетелям и отдавались отцом игуменом: купцам да купчихам с семействами на все лето. Там и жизнь по-особому. Иона и не прикасался к дачам, не в его были ведоме; только говорил игумену:
— Искушаются иноки, отец игумен, дачами. Не уследишь за ними. И не мое дело это, а только ходят туда и послушники, и мантейные.
— Нельзя, отец Иона, благодателей наших лишать общения с иноками. Может, через них благодать на обитель нашу снисходит — даяние… И на мирян оно действует примиряюще…