С высокой прической уже коронкою, с напущенными завитками волос на висках к ушам пышными и углубленными глазами от пережитого и не девочка, а женщина, и не та, что в монастыре плакала, на скамейке подле дач со слезами землянику евшая, а смеющаяся (плевок жизни) всему, переступив пропасть, выбежала к Николаю.
— Я не ждала вас, отец Николай, и не думала, что придете к нам. Вы зачем к нам в город?
— К тебе, Феня, теперь совсем, — из монастыря ушел.
— Монахом, значит, не будете больше, да? Да вы сядьте, и я тоже сяду. Я на диван, а вы — в кресло, у нас протоиерей всегда садится в кресло.
— Мать твоя написала, что дядя согласен. Завтра я к епископу, просить благословение место занять в городе дьяконское. Будто не понимаешь, зачем приехал?! Феничка…
Приподнялся, протянул руки, обнять хотел, поцеловать ее.
— Не трогайте, не смейте. Я вам чужая — не люблю больше и не любила, знайте — не любила, обманом взяли меня.
— Как же так обманом? Я женюсь и дядя согласен, и мать написала.
— Зато я ничего не писала. А теперь говорю — уходите, отец Николай, не люблю… хотите знать — ненавижу!
— Да ведь ты не невеста — жена мне, а я муж твой, а муж все может… Я прощу, все прощу… Беременна, да? Говори, слышишь, говори мне! А то ведь я прикажу. Приказываю. Муж я.
— Никто мне теперь приказать не смеет. И не жена я теперь — нет ребенка. Говорите о другом, о чем хотите, не смейте на ты называть. Или сейчас же уходите от нас, — слышите, отец Николай, сейчас уходите!
Сердце рвалось от злобы, на последнее решился, как в омут бросился.
За плечи взять хотел — оттолкнула, хотела бежать — схватил за талию и, не рассчитав силы, опять на диван села, падая, он упал на колено и, все еще держа руками ее, точно всползти пытался и между руками хотел просунуть на грудь к ней голову и без звука, без слов, одними движениями короткими боролись, и когда лбом локти разжал ей — откачнулась вся, сползая на пол, и одним движением в лицо ему вытянутыми руками ударила и сжала скулы его пальцами, закрыв глаза ему, — от боли опустил руки и, точно хватаясь за что придется, чтоб не упасть, — ноги схватил руками под коленками.
И от щекотки, истерично смеясь, крикнула:
— Дядя Кирюша, спасите!
Отскочил Николай, на кресло сел. Багровели щеки от следов ногтей врезавшихся.
Дракин вошел, Кирилл Кириллыч, — не торопясь, спокойно.
— Дядюшка, он за ноги меня хватает.
Ни слова не говоря, подошел к Николаю с кулаках сжатыми.
— Уведите вы его отсюда, дядя!
Глазами на дверь показал молча.
И еще острей в Николае злоба.
— Она мне жена. Хозяин я ей. Не мешать нам. Что хочу с ней делаю.
— Так ты еще тут разговаривать?!
И точно мысль промелькнула, родилась идея у инженера Дракина.
— Феня, пойди позвони в контору, все равно кого.
Николай глухо и зло:
— Пойду я…
— Никуда не пойдешь. Сядь в кресло. Ну?!
Правым углом рта говорил, дымя беспрерывно трубкою.
Какому-то счетоводу вбежавшему, коротко:
— Послать понадежнее двух трепачей сюда, живо!
Те самые и оказались надежными, что в чайной на смех подняли, один-то из них еще на дворе Николая признал и за ворота выставил.
— Вот этого на вокзал отвезти, билет ему взять и отвезти в монастырь (в пустынь), игумену сдать на руки. Понимаете?.. Да чтоб!.. Письмо ему от меня передать это.
Трепальщикам письмо передал и на проезд деньги.
И зло, и беспомощно жалко закричал Николай фистулой, срываясь:
— А ты, а ты не жена больше, проклинаю тебя, проклинаю! Гадина ты! Ребенка моего скинула, теперь знаю я, зачем в Питер ездила. Потаскухой быть хочешь!
И уже не к инженеру Кирилл Кириллычу, в том же тоне, захлебываясь, обратился, а к мужикам-трепальщикам, порываясь бежать к двери:
— Что я разбойник какой, грабитель, с провожатыми, с полицией меня провожать, я ведь хотел по-честному, — когда целовал ее — говорила, что любит, в лесу говорила, бог слышал, и ребеночка сама хотела, никому не верьте, что я хотел, она, она его выпросила, а потом убила его, слышите — сама убила, а вот этот помог, черт помог, сатана этот! Я и сам уйду!..
Все это скороговоркой, с выкриком, до истерики, и когда Кирилл Кириллыч молча мужикам показал на него — набросился, почти с плачем, растерянно:
— Да я квартиру снял в городе…
— Квартиру?..
— Вперед заплатил, имущество мое там, нельзя же так — потратился я на поездку, за квартиру, хоть вещи-то взять, одежду.
И, точно боясь испачкаться, выхватил из бумажника Кирилл Кириллыч сотенную и швырнул ее, смятую, Николаю.