— Я бы вот что сказал-с… За ваше здоровье, Афанасий Тимофеевич, за успех предприятия-с нашего… Духом не падать-с, а бить в стену каменную — поддастся, особливо, если тут особа замешана полу женского… Долбить и долбить — и непременно подастся, не выдержит…
— Не то, Иван Матвеич, не то… А если уж поздно, понимаете — поздно будет?!.
И еще б спрашивал и еще б говорил, да вдруг — Дуняшка пришла, — глаза разгорелись, щеки пышат, со злостью к столику подлетела и не стесняясь Лосева:
— Ступай, Афанасий, наверх зовет…
Ждать не стала его, повернулась, — только и слышал, как дверью хлопнула.
Встал из-за стола Афонька…
— В другой раз, Иван Матвеич, когда выпьем, хозяйка зовет…
А тот глазки прищурил, сам руку трясет ему, а сам полушепотом по-приятельски интимно:
— Вот и добились своего-с, Афанасий Тимофеевич, и не поздно-с,
— десяти нету… Ведь добились своего-с?.. Да-с?..
— Добился, Иван Матвеич, теперь добился…
И всю ночь до зари кровь чадела перцовкой бурно.
Истомленная спросила ласково:
— Пил сегодня ты?.. Да?..
— Думал, что разлюбила меня, — с горя я, — думал, что не поверила, о чем в прошлый раз говорил, — горько мне стало — хлебнул перцовки.
— Зачем ты?..
— Да, ведь может, в последний раз, и не позвала меня, может после как дело-то кончу одно, никогда и быть не придется вместе… оженит Касьян на Дуняшке.
— Какое дело?
— Разве не говорил старик?
— О делах — редко когда, а какое скажи, Афоничка, скажи, — знать буду, и мне легче будет.
— Поджог Дракиных.
И хмель отошел греховный, как о Феничке вспомнила…
— Дома Фенины?.. Да?..
— Они.
— Нельзя ли спасти? Как-нибудь!..
— Можно.
— Помоги ты, спаси ее…
— Люби только, от себя не гони.
— Что хочешь делай со мной, — спаси Феню. Опять я тут, и тогда не уберегла девушку, и теперь, будто, через меня погибнет. Были друзьями мы, а с той поры — врозь, а тут опять я.
И вся отдалась ему покорно, как пьяную шатало днем от усталости, и не к десяти, а как зимою — к семи позвала чай пить. Сама и постель после чаю готовила, чтоб Дуньки не видать только, и дверь на ключ закрыла в горницы, чтоб один на один в последний раз любовью измучиться.
Пошла спать, Афанасий вслед…
— Я помолюсь пойду к старику твоему в молельню… Тоже, может, в последний раз на образа гляну.
— Что хочешь делай, Афоня, — без него в последний раз ты хозяин… Ступай.
По памяти у старика на аналойчике копеечную свечку нашел и сбоку нащупал серники, и свечкой зажег лампадку большую синюю. Стал на скамеечку стариковскую становиться, чтоб не тянуться и за Казанскую просунул руку, — на старом месте висит ключик на веревочке. Конторку открыл ореховую и в кожаном бумажнике отыскал подписанный векселек Фенички, и в карман его сунул. По-старому все положил и ключик повесил, и даже для чего-то земной поклон перед Казанскою положил, и пошел к Марье Карповне такой же спокойный, как и в молельную к старику входил, — только глаза по-особому блестели, точно смерть перед ним прошла только что.
— Чтой-то с тобой, Афоня?..
— А что?
— Бледен ты как, смотреть жутко! Страшный какой-то.
— О спасении Фенички помолился я…
И точно без слов поняли, что совершилось последнее, и в последний раз всю ночь и смеялась, и плакала Марья Карповна, а когда уходил от нее утром, спросила шепотом:
— Спас ты ее?..
— Спас…
И может, в мысль не пришло, а только искрою сердце прожгло на секунду, на одно лишь всего мгновение, как догадка, для чего с приятелем человек пошел в мирское странствование, из-за кого отдавал себя, не любя, — так и ответ Афонькин обжег Марью Карповну, — почувствовала, что больше не нужно звать, незачем, и целый день с глазницами почерневшими от любви потерянной просидела над своим ларчиком, — теперь поняла, что не он ваял — Дуняшка украла сережки с гранатами…
И Афонька ходил, как в чужом доме, и не знал, что ему делать с этим векселем.
Послала хозяйка Дуняшку перед вечером в монастырь женский за бельем, что отдала вышивать еще летом, а сама, как во сне, перебрала рундучок ее и не нашла вещей своих, и как во сне сошла по лестнице темной к чуланчику, Афонькину, постучала, — никого нет, и опять, как во сне, зашла в трактир и сама позвала Афоньку, — половые переглянулись только.
— Я к тебе, по делу… К тебе нужно, в твою… комнату.
Вошли в темноту, — зажег коптилку свою и взглядом спрашивал:
— Зачем ко мне пришла?.. Что нужно?! Жалеешь теперь, что спас…