Зажглись глаза синие звездами, заиграл на щеках румянец жаркий — сгорала кровь в кашле звенящем, не хватало воздуху — дыхание прерывалось и, как в дереве шашель, хрипела в груди червоточина.
Ярче звездони разгорелись, оттого что зажглись от любви первой. И в ту еще ночь, когда в тепле дрогла прозябшая, на душе легко стало — любовь проснулась. Бредила им, тайну выдала в бреду сгоравшая.
И приговоренная мечтою жила о милом — запечалилась, загрустилась.
Спросила мать:
— Линочка, что ты, девочка, такая грустная?..
— Не знаю, мама, сама, отчего тоскливо.
— Доктора говорят — здорова будешь.
— Мама, я ничего не боюсь…
— Ну, скажи отчего, детка?.. Любишь кого?.. Да?..
— Люблю…
— Кого? Скажи мне.
— Бориса люблю, Смолянинова.
— Ты им бредила, голубчик… бредила.
А когда Анна Евграфовна подругу пришла подготовить к смертному, начала с Бориса:
— Борис виноват мой. Его фантазии с ума сводят девушек. Скверный мальчишка.
— А ты знаешь, Аничка, она любит его, Бориса, — бредит им в жару.
— И я слышала, Оленька. Заставлю его лечить Линочку. Пусть вылечит, исцелит, — ты знаешь, любовь, Оля, она чудеса творит, может и тут нужно чудо; мне сказал один доктор после консилиума, если бывают еще чудеса, так чудо вылечит, а любовь — чудо, первая любовь — чудо.
— А что у ней, что, скажи?.. Почему только чудо вылечит? Чахотка у ней, да, — я сама чувствую, только самой себе не могу признаться в этом — она моя жизнь, последнее, что осталось в жизни.
— Чудо спасти может, Оленька, чудо… А я знаю, что любовь — чудо, силы дает счастье первое.
— А он ее любит, твой Борис ее любит? Да?..
— Должен ее полюбить, если погубил — пусть чудо творит, спасает…
В тот же вечер к себе позвала Бориса.
— Еще раз тебе скажу, ты виноват, Борис… фантазии твои погубили девушку.
Молча сидел — мать слушал и у самого от боли, от горечи виски сжимало.
— Что же я могу, мама, сделать? Разве я хотел этого?
— Знаю, что не нарочно — не хотел, — тем тяжелей, тем хуже.
— Ну, скажи, скажи, что сделать?
— Сотвори чудо.
— Как? Скажи? Какое?
— Если твои фантазии с ума сводить могут, так значит и чудо сотворить можешь. Я этому верю, — верю, Борис.
— Если 6 я это мог сделать?..
— Можешь. Полюби ее…
— Полюбить?..
— Да…
— Без любви полюбить?
— Она тебя любит, понимаешь ты, тебя… Тобой бредила… и маме сказала, Оленьке, что любит. Не любишь, обмани, скажи, что любишь ее, поцелуй ее, приласкай — любовь чудеса творит, человека воскресить может… Воскреси ты ее, воскреси любовью. Сотвори чудо. Искупи вину.
— Вину свою искуплю, мама, но без любви не будет чуда, — я никого не люблю, и ее тоже.
— Только свои фантазии?..
— И их теперь не люблю.
— Все равно, — скажи ей, что любишь, собственная любовь ее сотворит чудо, а если умрет — счастливою умирать будет и смерть будет от любви светлою.
Целую ночь не спал — думал, не верил, что без любви о любви сказать можно. Никого никогда не любил, только свои фантазии. Они его радовали, когда оживал человек от них, за ними шел слепо и влюблялся в него и любил, а он — уходил без любви счастливый, что может заворожить человека словом. Никогда не писал, а сочинения классные были лучшими и учитель восхищался ими, — привычка была у словесника лучшие сочинения всему классу вслух читать в назидание. Принесет тетрадки, аккуратно сложенные, а сверху — в особую папку две-три отложены.
— И на этот раз, господа, Смолянинова — лучшее. Вот послушайте, как писать нужно.
И к парте, прочитав, подносил и от переполнившего чувства за вихор драл больно.
— Лентяй эдакий, талантливый…
Домашние писал гимназисткам — с головой выдавал девиц.
— Сознайтесь, не сами писали?.. Кто писал — Смолянинов? Да?.. Увлеклись юношей или он вами?
До корня волос краснели, плакать хотелось от досады, и все-таки гордились, что написал Смолянинов. Не каждой писал, — только тем, кому изливал фантазии.
Под утро решил:
— Что делать, — пусть эта игра в любовь будет моей последней фантазией.
II
В первый раз навестить пришел, — один на один вдвоем оставили, поверили матери, что сотворит чудо, и боялись входить в ее комнату, чтоб не нарушить творимого чуда в сердцах звучных.
В первый раз стало грустно ему, Борису, сидел против нее и видел, как глаза ему говорят, шепчут ласково, и сам загляделся в них, и без любви проникали в душу лучистые.