Волнующим шепотом из губ в губы:
— Горят, Лина, — от любви зажглись звездами.
И поймав его руки в ладони прозрачные…
— Чьи, Боря, чьи?
И от неотрывного поцелуя первого зашлась кашлем, захлебываясь, и, отдышавшись, ослабевшая, голову ему на грудь положила.
— А у тебя, Боря, там не хрипит…
— Где, Лина?..
— В груди… А у меня — звенит, как струна лопнувшая. Знаешь, когда во время игры струна лопнет на скрипке, заскрипит по струнам звучащим и в скрипке заскрипит гулко. У меня так же… Послушай… Хочешь послушать?
На колени стал, обнял и долго слушал, как дыханье звенит хрипами и сердце от любви падает в глубину. По волосам его тихо гладила и к сердцу ладонями прижимала голову.
— Ничего, Боря, это пройдет у меня.
— А как у тебя сердце бьется?..
И голову целовала ласково:
— Хорошо мне с тобой, Боря. Так хорошо! Я самая счастливая девушка на земле… Правда?..
И в первый день любви ясной, когда зажглась она, переплетаясь лучами двух дыханий, двух взглядов и смерти, сказала с надеждой испуганной:
— Я хочу быть счастливая, я не умру. Ведь я не умру, Боря? Правда?
— Не умрешь, Линочка, нет, милая, нет. Теперь не умрешь…
— Я сама знаю, что не умру — мне лучше… Я уже в сад выходила. Пойдем сейчас, — теперь тоже иней, теперь ты увидишь, как горят мои глаза голубыми звездами.
И, долгие поцелуи прерывая кашлем долгим, сгорала от любви и от румянца чахоточного.
Для него была тоже первою, никогда, никакой не целовал ни женщины, ни девушки, и не мать, не отец хранили его от соблазна смертного, а собственные фантазии спасали — от девушек уходил влюбленных и не знал, что плакали потом нецелованные губами сказочными. И к Лине, когда наклонился, спокоен был, хотел жизнь вдохнуть радостью, сотворить чудо, а почувствовал на своих губах жаркие — опьянел ласкою, и не он, а Лина над ним сотворила чудо — волна захлестнула душу и белые крылья выросли и стремительно понеслась ладья по рекам крови бурной. А когда слушал, как в груди звенит струна порванная — всю почувствовал и от любви уже захотел, чтоб жила, к жизни вернулась, воскресла от счастья, от любви первой. Домой возвращался — кружилась голова от счастья и не верил, что умереть может, — чудо совершить хотелось.
Ждали отец с матерью студентом, поздравляли с вином за ужином.
Матери показался странным Боря, не от вина широко раскрылись глаза блестевшие.
Проводила его до комнаты.
— Какой ты сегодня странный, Боря? Случилось с тобой что-нибудь?
— Да мама…
— Скажи, милый, что?.. Ты у Линочки был?.. Да?..
— Мама, люблю ее. И ей сказал…
Отчаяние прозвучало, безнадежно из сердца вырвалось:
— Боренька, милый…
Только тут поняла, что на страдание обрекла сына, приговоренную полюбить заставила. Каждый день дома не был. Только ночевать Борис приходил поздно вечером и чтоб не думать ни о чем — спать ложился. И у Гурновых привыкли к нему, родным был и для матери, и для Лины. Ожила Лина от счастья первого, будто силы прибавилось, и мать поверила в чудо любви первой — издали любовалась счастьем дочери.
Гудела пчела медвяная, кружилась у лип расцветающих…
Мечтала с Борисом в аллее липовой:
— Ведь ты не уйдешь от меня, Боря? Не уйдешь, милый?
— Никогда, Линочка…
— И всю жизнь будем вместе? Правда?
— Всю жизнь, Лина… Поправишься, — к осени поедем в Петербург вместе.
— Вместе поедем, Боря, вместе.
— И комнаты рядом будут… вместе будем.
Целуя ее, шепотом:
— А весною… моей будешь… женою…
— Твоей, Боря, — ничьей больше.
Липы цвели — тяжелей кашляла, глуше… пустота звучала в груди и только билось от любви сильной сердце и кровь сгорала — сгорала девушка.
Мать свою спрашивал:
— Мама, будет Лина жива?
— Не знаю, голубчик, не знаю…
— Я тоже умру, не выдержу.
Две матери плакали и на чудо надеялись.
Каждый день прибегал утром. Один раз через сад подбежал к окну — в капотике белом, волосы по плечам волнисто и руки закинуты к затылку… На коленях стоит, глаза закрыты — не шелохнется, замерла, молится и только досиня бледные губы шевелятся в шепоте.
Простоял у окна не двигаясь, — поднялась, открыла глаза, поглубже вздохнуть хотела и зашлась кашлем.
В подушку кашляла, чтоб не слыхала мать, и, отдышавшись, встала, опять руки вскинула и к окну подошла, а на глазах синих голубые наплыли слезы…
Куда-то далеко, в бесконечность смотрела и шепотом:
— Милый мой… Боря… Боря!..
— Что, Линочка?..
Испуганно от головы протянула руки вперед…