Очнулся Тео в камере, среди других заключенных. Света не было, если не считать мертвенной неоновой полоски над дверью. Воздух в камере стоял тяжелый, сырой и смрадный от множества тел и переполненной выгребной ямы в земляном полу. В этот момент, чувствуя на себе любопытные взгляды товарищей по несчастью, Тео с устрашающей четкостью осознал, что неотвратимая судьба поглотила его целиком. Переживет ли он этот кошмар, зависит исключительно от его способности сохранить рассудок. У него не осталось ничего, кроме рассудка, да и тот уже подводит. Чтобы сохранить его, остается надеяться только на инстинкт выживания. И на удачу. Впрочем, удача его в последнее время не жаловала.
О сне не могло быть и речи — слишком мало места, слишком мучительна боль во всем теле. На рассвете охранник открыл дверь, выкликнул четырех заключенных. Когда те вышли, оставшиеся заерзали, устраиваясь хоть чуточку удобнее, на корточках, привалившись к стене или друг к другу. Толика лишнего пространства создала обманчивую атмосферу оптимизма. Пусть несколько минут, но дверь была распахнута, ветер прошмыгнул по камере, и дышать стало легче. День наступил незаметно. Открыв глаза, Тео встретил взгляд человека лет тридцати, коренастого и плотного, с тяжелой челюстью.
— Немец? — спросил тот.
Тео качнул головой и просипел:
— Нет. — Он не узнал собственный голос. — Сингалец.
— Ничего не говори! — громко предупредил кто-то из противоположного угла камеры. — Тут кругом проклятые шпионы. Никому не говори ничего!
Тео лишь сейчас обратил внимание, какое количество людей запихнули в крохотную клетку. Совсем древний старик, босоногий, в грязном саронге, уронив голову, смотрел в пол. Два тамила, оба со сломанными носами, не скрывая любопытства, разглядывали Тео. Вскоре представились, сказали, что родные братья. Тео молчал.
— Мы учились в медицинской школе в Коломбо, — говорил один из братьев. — Но из-за новых правил пришлось бросить, до диплома оставалось чуть-чуть.
Братья оказались из семьи потомственных врачей. И отец их, и дед были хирургами.
— Наша младшая сестра успела уехать в Англию, учится там. Точно станет врачом.
«Тигры» хотели их завербовать, братья отказались, и с тех пор за их домом постоянно следили. А потом явились люди из сингальской армии с приказом об аресте обоих.
— Сказали, что мы тамильские шпионы.
Сыновей увели на глазах у матери. Они в этой камере уже больше трех месяцев. Сначала их били, потом оставили в покое, и братья лелеяли надежду на скорое освобождение.
Тео слушал молча. Мозг отказывался улавливать смысл рассказа. Казалось, он наблюдает за происходящим со стороны. По лицу струился пот.
— Давайте я посмотрю ваш глаз, — предложил один из братьев.
— Наш домашний доктор, — неожиданно ожил старик в саронге. Хмыкнул, поднимая голову, и усмехнулся Тео: — А ты не противься, парень. Он свое дело знает!
Студенты-медики, не дождавшись ответа, нерешительно переглянулись, затем один из них придвинулся и пригляделся к левому глазу Тео.
— У вас шок, — негромко произнес он. — Здесь у всех поначалу шок. А насчет глаза не волнуйтесь, сам заживет. Я не буду трогать, — добавил он. — Боюсь сделать больно.
Лысый коротышка, сидевший у дальней стены, рядом с выгребной ямой, разразился истерическим хохотом:
— Заживет, само собой! Если опять в глаз не двинут!
Тео все молчал.
— Я видел ваше фото в газетах, — мягко сказал один из братьев. — Вы политик?
— Я знаю, кто он, — выкрикнул человек, сидевший у ямы. — Писатель ты, парень, верно? Это ведь ты написал книгу про войну?
— Оставьте его, — сказал студент. — Он ответит, когда сможет.
Соседи по камере потеряли к Тео интерес. Только коротышка у ямы не умолкал. Его вообще ни за что схватили. Скоро год, как его тут держат. И до сих пор никакого суда. Спрашивает, почему его арестовали, да все без толку.
— Когда, говорю, меня отпустят? Но они ж, понятно, простые охранники, откуда им знать.
Его-то, по крайней мере, хоть не били ни разу.
— Ты же сингалец, парень, — отозвался один из студентов. — Ты свой. Один из них.
— Ну уж нет, — возразил коротышка и ухмыльнулся, словно идея его позабавила. — Я, может, кто угодно, только не один из них.
11
Тео провел в камере четырнадцать с лишним месяцев. После давки, абсолютной невозможности побыть одному и зловония, худшим злом была скука. Один бесконечный день тянулся за другим, и ничто не менялось в их тягучей монотонности. Время остановилось. Тео почти не ел. Тошнотворная вонь пота и испражнений, скотские условия отвращали от пищи. Кое-кого из заключенных забирали, новых привозили. Дизентерия у нескольких человек плюс очередная атака москитов грозили вспышкой лихорадки. Очень скоро все узники были в красных пятнах укусов, и по ночам — худшее время! — стоны и проклятия сливались со звуками яростного расчесывания. Братья-медики неустанно пеклись о больных. Они просили побольше воды, чтобы хоть к ранам прикасаться чистыми руками, но охрана приносила в одной посудине воду и для питья, и для всех прочих нужд. Пытаясь снизить риск заражения, братья умоляли арестантов не мыться, пока все не напьются, но уговоры были тщетны. Из-за вечного страха и безделья в камере вспыхивали ссоры, непредсказуемые и жестокие, нередко из словесных нападок перераставшие в натуральные побоища. Тогда на пороге возникал охранник, вытаскивал ближайшего к двери заключенного и нещадно избивал. Не раз и не два в одиночку отправляли непричастного к драке человека, превратив его в кровавое месиво.