Навстречу им попался человек, который сказал, что, пользуясь ночной темнотой, ускользнул от пятерых всадников, заставивших его показать им прямой путь на Азов. Так караульные напали на след и ночью заметили костер, который те зажгли. Тихо, наподобие змей, они подползли к лошадям беглецов, которые паслись, бродя вокруг места ночлега, и отогнали их подальше. А когда мой кучер проснулся и хотел привести обратно лошадей, отошедших слишком далеко, преследователи выскочили из травы и, грозя убить, если он издаст хоть малейший звук, связали его. Затем, когда они снова стали отгонять лошадей дальше, а их хотели привести обратно один, другой и третий из беглецов, они все по очереди были таким же способом схвачены из засады, кроме одного Эразма, который, когда на него напали, обнажил саблю и стал защищаться, зовя на помощь Станислава, — это было имя кучера. А когда тот ответил, что схвачен и связан, Эразм бросил саблю и воскликнул: «Раз ты схвачен, то и я не хочу ни быть на свободе, ни оставаться в живых!» И он сдался, хотя они находились всего в двух днях пути от Азова.
Московиты подозревали, что он бежал с моего ведома и по моему приказу. Когда пленники были приведены обратно в Можайск, и я попросил государя, чтобы мне вернули моих людей, изъявив готовность оплатить связанные с их поимкой издержки, он ответил, что нельзя никому выдавать человека, который перешел к московитам для восприятия истинной веры — как сказано выше, они утверждают, будто одни владеют ею. Все же кучера он мне скоро вернул. Когда же он отказался вернуть Эразма, я сказал приставленному ко мне распорядителю, который у них называется приставом, что плохо будут в чужих странах думать и говорить о государе, если он станет отнимать у послов их слуг. А чтобы ни государь, ни я не могли навлечь на себя обвинение, я попросил позволить Эразму предстать пред его советниками в моем присутствии, дабы узнать об его желании лично от него. Когда это с согласия государя было исполнено, я спросил Эразма, из-за веры ли он желает остаться у государя. Он подтвердил это, и я заметил: «Что посеешь, то и пожнешь»{212}.
Впоследствии, когда один литовец из свиты графа Нугарола стал отговаривать Эразма от его намерения, то получил от него в ответ, будто он боялся моей строгости. Тогда литовец предложил ему, не пожелает ли он вернуться, если граф примет его в свою свиту; Эразм согласился. Дело доложили графу, и тот спросил у меня, согласен ли я. Я ответил, что со своей стороны предоставляю ему полную свободу. Ибо я и сам желал устроить дело так, чтобы родственники Эразма не истолковали случившегося иначе, чем это было на самом деле. Великий князь также согласился отпустить Эразма с графом; с тем мы и отправились оттуда.
Впрочем, обыкновенно к московитам убегают редко, и только те, кто не может жить в безопасности в другом месте, или кто, ничего не зная об их обычаях, поверит их посулам и подаркам.
Адмирал Северин {213}
Таков был в наше время Северин Нордвед, адмирал у короля Дании Христиерна. Этот Северин был человеком воинственным, но готовым на всякое дело во имя дьявола; я встречался с ним в Дании и говорил с ним, да и много о нем слышал, но из благоразумия все это опускаю. Когда он узнал, что король своей жестокостью в Хольмии, столице Шведского королевства, на их языке именуемой Стокгольмом, навлек на себя ненависть своих подданных и добровольно удалился из Датского королевства, то занял какое-то укрепление на острове Готланд, который простирается на двенадцать немецких миль, откуда долгое время наводил страх на Балтийское море, не щадя никого и грабя одинаково друзей и врагов. Наконец, когда он уже боялся всех, смотревших на него как на общую напасть, и не находил ни одного места, где бы мог чувствовать себя в безопасности от засад, он взял с собой некоторое число разбойников и убежал к московиту на нескольких кораблях, прибыв в реку Нарву к крепости московита Ивангороду{214}. Отсюда сухим путем он, уже без своих товарищей, был отведен в Москву в тот же год, когда я там находился. Впрочем, и здесь пользы от него не было никакой; по ходатайству цесаря Карла V он был отпущен и, сраженный пулей, погиб у него на службе при осаде итальянского города Флоренции.
О ДЕСЯТИНАХ
Просветясь в 6496 году таинством животворящего крещения, Владимир вместе с митрополитом Львом установил давать со всех своих имуществ десятину{215} для бедных, сирот, немощных, престарелых, чужеземцев, пленных, для погребения бедных, а также для помощи тем, кто имеет многочисленное потомство, но малый достаток, у кого имущество погибло при пожаре и, наконец, для облегчения участи всех несчастных и для церквей бедных монастырей, и всем верующим в помощь и утешение, а главным образом для поддержания мест успокоения живых и мертвых. Владимир же подчинил власти и суду духовному всех архимандритов, священников, дьяконов и весь чин церковный: монахов, монахинь и тех женщин, которые приготовляют просфоры для богослужения и которые у них называются просвирнями, а равным образом и детей священников, врачей, вдов, повивальных бабок и тех, с кем случилось чудо от кого-либо из святых, или кто был отпущен на волю ради спасения чьей-либо души, наконец, отдельных служителей монастырей и больниц и тех, кто шьет одеяние монахам. Таким образом, по поводу всякой вражды и споров между названными выше лицами епископ сам как полноправный судья может произносить приговор и постановление. Если же какое-либо несогласие возникнет между мирянами и этими лицами, то дело решается общим судом.
Просвирни суть женщины уже бесплодные, у которых нет более месячных и которые пекут хлеб для священнослужения, называемый просфорой.
Епископский суд
Епископы должны также судить разводы как в среде князей, так и бояр, и всех мирян, которые содержат наложниц. Епископскому суду подлежат и случаи, когда жена не повинуется мужу, когда кто-нибудь уличен в прелюбодеянии или блуде, когда кто женится на кровной родственнице, когда один из супругов умышляет какое-либо зло против другого; они судят также ведовство, чародейство, отравление, прения, возникшие из-за ереси или блуда, или если сын будет слишком жестоко бранить и оскорблять родителей или брат — сестер. Кроме того, им надлежит карать содомитов, святотатцев, грабящих могилы, и тех, кто в целях чародейства отламывает кусочки от образов святых или от распятия, кто приведет в святой храм собаку, птицу или другое какое нечистое животное или станет употреблять их в пищу. Сверх того, они должны определять и устанавливать единицы измерения. Никто не должен удивляться, если в уже рассказанном мной найдет противоречия с этими правилами и преданиями; ведь разные установления в разных местах настолько же изменились от времени, насколько большинство их развращены и искажены из-за жадности судей до денег.