Я вдруг заметил: да ведь она босиком!!
Мечусь теперь, мечусь по свету,
Озабочен ее башмаком…
И сколько не видел столичных витрин,
Заметьте, башмачник забыл о копытце!.
Для всяких размеров старался аршин,
Но все это даме моей не годится….
Окончательно…
«Кинулся – камни, в щелях живут скорпионы…»
Кинулся – камни, в щелях живут скорпионы…
Бросился бездну, а зубы проворной акулы…
Скрыться высотах? – разбойников хищных аулы.
Всюду таится Дух Гибели вечнобессонной!
Жемчужный водомет развеяв,
Небесных хоров снизошел,
Мне не забыть твой вешний веер
И примаверных взлетов бред…
Слепец не мог бы не заметить
Виденьем статным поражен:
Что первым здесь долине встретить
Я был искусственно рожден.
В сини всхлипнул хилый всплеск –
Сокол балованный кружится,
Он длинным летом гладит лужицы,
Заклюет облака – клочья кинет на лес.
Лишь вечер недовольно свис –
Укололся о когти, колена померкли.
Лей же вздохи в высь ли, вверх ли!
Ведь в выси, ведь в выси вонзается свист!
Струя. Белый нектар.
Видишь, пьян, нов,
Он выпил, глазастый некто,
Тяжелое вино.
Когда ж там осмотрелись,
Как шевелил бровями,
В гул шпал, рельс
Уныло взревя:
Да,
Это не шутка – такого тяжелого
Не осилит и великан.
Вздох. Всхлип. Куда, куда?…
Лязгнув хвостом, канул
В сизое олово.
Приливами удушен,
Зубами пену вод рву,
Я за жемчугами плыву,
И даже ветер развесил уши,
Как лопух листья во рву.
Значит удачен будет улов
И, как волна – водолаза,
Белками желтых глаз
Лелею смутное слово.
Дек. – Январь 1916 г.
Бухта, семья военных кораблей, полуприкрыв огни, стоит в ожидании. Влетает подбитая миноноска. Разговор флагов.
Адм. Дредновт.
Миноноска! Дорогая моя!
Откуда ты? Что с тобой?
Дитя волной оберегаемое,
Ты приняла – такого роста – бой.
Миноноска.
Они гнались за мной до входа,
Но было судьбой так велено,
Я ударила в бок смертельно
Одного. Он ушел умирать под воды.
Но их много. И с черных палуб
Неустанно текли блистанья,
Я рану свою зажала,
Под волн рукоплесканья…
Адм. Дредновт.
За мной! В боевой порядок!
Снаряды к холодным устьям!
В ответ золотому яду
Серебряный крик испустим!
(Уходят один за другим).
1915 г.
Когда земное склонит лень,
Выходит легким шагом лань.
С ветвей сорвется мягко лунь,
Плеснет струею черной линь.
И чей-то стан колеблет стон,
То может – Пан, а может – пень,
Из тины – тень, из сини – сон,
Пока на Дон не ляжет день.
Вы ведь не поверите, – я только фикция,
Уличный, вечерний дым,
Расскажите, что на Египет нападали гиксы,
И он, все-таки, не остался пустым,
Вы ведь не поверите, что мрамор душен,
И что мраморную душу можно задушить,
Это тем, которым так послушен,
Из алмазов капель бриллиантовая нить.
А вам капель шум казался ли уменьшенным
Ледяным бесстрастьем снежных гор,
Это – всем, в глаза глядевшим женщинам,
Мой ответил взор.
Напишу, а потом напечатаю,
И родное будет далеко,
Ведь смешно обкладывать мраморную душу ватою,
А это так приятно и легко.
«Поднимаюсь и опускаюсь по зареву…»
Поднимаюсь и опускаюсь по зареву
Распалившихся взоров тысячных толп,
И нелепо апплодируя в глаза ревут
Уличные суматохи, натыкаясь на трамвайный столб.
Затыкаю уши рукоплесканьями слепых аудиторий,
И гул мостовых обрушивается, как тяжелый и мокрый компресс,
А в моем тоскующем и нарумяненном взоре
Есть еще много и много разных чудес, –
Голые женщины в бездонном изумруде,
Замки и академии седобородых королей
И по пустыням бестрепетности уносящаяся на верблюде
В равномерном качании путаница мировых ролей.
И все разыграно до миниатюры мизинца,
И голоса упакованы в изящный футляр,
А я, небрежностью реверанса атласного принца
Перепутываю па подернувшихся пылью пар.