- Но мне всё нравится. Абсолютно всё, - возразил пациент.
- Страшно мне на улицу, - продолжил Желябьев после краткой паузы. - Люди, толпы, прохожие, незнакомцы, дети, большие собаки, маленькие собаки, бомжи, видеокамеры, ненужные разговоры, безличное пространство. Сейчас время неспокойное.
- Это сознательное затворничество. Вы три года жизни потеряли зря.
Разозлившийся Желябьев хотел было возразить, но тотчас гирлянды вспыхнули так ярко, что полностью поглотили его сознание. Тьма покрыла видимое, затихли звуки, пропал диван - тело полетело вниз, в бездну, и откуда-то со стороны появился тонкий писк.
Очнулся Желябьев уже в машине, ко рту что-то плотно приложили; дышалось легче, чище, но в глазах всё равно мутились силуэты. Зрение вернулось через пару минут, он повернул на бок голову, увидел сквозь окно московские улицы - зелёные, ровные и полные людей, и всё казалось прежним за исключением гигантских латинских букв при параде, встроенных невпопад в фасады зданий и рекламные щиты.
- А кого зовут-то? - спросил Желябьев, и кто-то настойчиво повернул его голову от окна.
- Му-му-бу, бу-бу-му, - врач сказала фельдшеру. Её лицо было напряжено настолько, что замечалось сквозь повязку. Краем глаза он посмотрел в окно, украдкой поглядывая на проезжую часть.
- Живые люди стоят на светофоре, экх-экх, деревья в листьях, - зачем-то описывал Желябьев увиденное.
И снова врачи забубнили, поправляя маску на его лице, а машина съехала с проезжей части во внутренний двор, Желябьев, три года не выходивший на улицу, три года не общавшийся вживую, три года не гулявший и безучастно относившийся ко всему, сквозь недолгое путешествие в комфортном металлическом пузыре на колесах заметил последнюю перемену в своей жизни - за окном закрывались большие, металлические, по-казенному выполненные ворота