Вера Яковлева засмеялась. Ей становилось неуютно. Был прекрасный день, дела исправно выполнялись, с подругой распита бутылка французского розового, наконец-то можно отдохнуть от новостей и этой дурацкой, неприятной, мрачной тревоги, окружающей всех последние полгода, и тут, из-за какого-то пустяка случился странный конфликт. Девушке с лицом измученного хомяка тоже насыпали перца зря. Один Гробштейнберг, чья фамилия невольно намекала на конечный в жизни ящик, спрятался в коридоре и, наверное, сейчас получает удовольствие от того, как его в кои-то веки услышали и оказали ему социальную услугу.
— Я чрезвычайно зла, Эллочка, — Жбанчикова вернулась в гостиную после того, как прошлась по всем комнатам. Она вглядывалась в антресоли, подсчитывала белоснежный «Бернадотт» в серванте; остановившись возле шкафа в малой спальне, по диагонали проверила книжные полки, не нашла ни утрат, ни перестановок в собраниях сочинений, лишь добавилась какая-то либеральная литература; наконец, проникла в ванную, где вскрикнула от вида туалетного лотка для Желе. — Вы нарушили абсолютно всё, что можно нарушить.
— Рита, милая, приземлись, поговорить можно и легко, — Вера Яковлева попробовала сыграть в миротворца. Жбанчикова проигнорировала, принялась расхаживать по обширному залу, закипая.
— Вы нарушили всё, что можно было нарушить. Нет, человек я либеральных взглядов, в каком-то смысле я тоже либералка. Но либеральничать не значит разрешать беспорядок, милочка! Вы подвинули шкафы, поменяли местами кресла, переставили прадедушкины картины и зачем-то нацепили на них уродливую, безвкусную гирлянду, задвинули мой драгоценный хрусталь, а ещё кот, настоящий кот, живой и мохнатый. Невероятно, возмутительно!
Тут из-под дивана вылез Желе. Жбанчикова уперлась взглядом в кота, а кот, чьи глаза были огромными смородиновыми ягодами, черными, блестящими, присев на хвост, подозрительно смотрел на женщину. Они теперь поменялись местами: сейчас Жбанчикова находилась сверху, и злой взгляд свысока как бы говорил коту, что он досада, неприятность и нарушение, нет никакого сочувствия к животному; Желе таинственно молчал, усы, большие и закрученные вверх, стояли у него неподвижно. Заинтересованный наступающей развязкой Гробштейнберг, невидимо проникший в гостиную и севший на софу, испытал удивление от красивого немяуканья животного.
— А чего же хвостатый не поёт? То так весь день уходит в запой, мешает рассчитывать коэффициент…
— Мяу, — мягко, но уверенно произнес Желе.
— Рита, это только кот. Если он умный, ходит на лоток и воспитан, то почему нет? Пусть смягчится сердце, — Вера, взяв в руки Желе, принялась гладить.
Засомневался и Гробштейнберг. «И зачем мне такое досадное положение?» — спросил себя он. — «Дурная, старая голова. Сидел бы в своей квартире, работал себе дальше, избавившись от новостных тревог и прочей чепухи. Как чертовски хочется курить…»
— Если квартирантка несёт ответственность за питомца, наверное, не так страшно и оставить. А насчёт воя, я что-нибудь придумаю. К Новому году, мне кажется, не нужно радикальных мер, — Гробштейнберг, смотря на кота, вспомнил, что Жбанчикова угрожала девушке выселением.
— Ясно, что либеральным людям нельзя позволять фривольности. Если бы не Андрей и его внезапный отъезд в сентябре, ни за что вам не дала квартиру, ни за какую протекцию. О, какой был квартирант! Скромный айтишник, знающий своё место, исполнительный, умный. И платил хорошо! А вы, Эллочка, что вы? Мало того, что платите в полтора раза меньше, чем этот милый мальчик, так ещё пальцы веером. Ну же, что молчите?
— Понимаю, что нарушила правила. Но я просила изменить некоторые...
— И каков был мой ответ? — Жбанчикова гневно дёрнула подбородком. — В чужой монастырь со своим уставом не ходят. Не нужно донимать пустыми просьбами, не нужно питать иллюзий, Эллочка, вы вообще-то должны благодарить за то, что я почти бесплатно поселила к себе.
Девушка подняла взгляд.
— Не называйте меня Эллочкой.
— Милочка, ещё права качать будете?
— Не надо называть уничижительно. Вашу собственность не ломала. А что насчет правил: если они глупые, то их следует менять.
Повисла тишина. Мяукнул кот.
Маргарита Юрьевна Жбанчикова на миг остолбенела. Лицо женщины менялось в цвете, как будто на нём играла мелодика работающей гирлянды: белое, красное, жёлтое, белое, красное, желтое… Губы сжались в нитку.
— Девочка моя, я выросла в те времена, когда нам даже пикнуть не разрешалось.
— И что хорошего в том, что вас в детстве травмировали? — девушка, казалось, была чем-то задета и утрачивала стабильность.