Однако с ней он так и не поговорил. Истории, подобные псковской, затевались и в других городах. Многие духовные лица терпели по службе наравне с чиновным людом. За одно лишь радение отеческой поместной торговле людей отстраняли от дел, а в монастырях накладывали епитимью.
Надо было разбираться в этой смуте, чтобы принять соломоново решение: и отеческую торговлю не утеснить, и купцов иноземных не обидеть.
А на очереди были ещё и другие, более важные дела: нужно было ставить заводы. Но как без иноземцев? Как не дать им воли? Филарет смотрел в будущее, а там было много для него неясного.
И надо было следить за Марфой, чтобы она вновь не учинила какой-нибудь смуты. У него не было гнева против неё. Пора было ему примениться к характеру Марфы, утвердить в себе спокойное отношение к её делам. Ему помогали слова святого апостола Павла: «А теперь вы отложите всё: гнев, ярость, злобу, злоречие, сквернословие уст ваших; не говорите лжи друг другу, совлёкшись ветхого человека с делами его... Снисходя друг другу и прощая взаимно, если кто на кого имеет жалобу: как Христос простил вас, так и вы».
Вдруг его позвали к ней, сказав, что она умирает. Пока он был в отлучке, она соборовалась, над ней было совершено таинство елеосвящения. В народе говорят: «Соборованный что отпетый».
Марфа лежала у себя в келье. Как неузнаваемо изменилась она за эти несколько дней, что он не видел её! Черты лица истончились, тонкие губы ввалились и были едва заметны, запавшие глаза закрыты. Филарет припал к её руке.
— Отпусти, мати, мою вину, в чём согрешил али обидел.
Он ожидал, что она произнесёт обычное в таких случаях: «Бог простит!» — но вместо этих слов она неожиданно твёрдо промолвила:
— Сам-то ты какую вину передо мной видишь?
— Ссылку по моей вине терпела и скорби многие, замучилась. С той поры и здоровьем ослабела.
— Ну то дело давнее.
— И позднее прости, коли чем докучал тебе. Ты ни разу не сказывала, какую вину на мне видишь.
Некоторое время длилось молчание.
— Ты вспомни. Давно это было. Умирали-то первые детки наши все во младенчестве.
— И какими болезнями болели, тоже запамятовал?
— Не сердись, мати. Деток наших я блюл, как умел, да, видно, Богу было угодно их прибрать.
— И я також ране думала...
Она, казалось, собиралась с силами, чтобы продолжать, и вдруг произнесла слова, которые он не мог от неё ожидать:
— Да есть ли он, Бог-то? А ежели есть, пошто он был так немилостив ко мне и моим деткам?
— Марфа, опомнись! Это святотатство! — ошеломлённо воскликнул он. — Или наш сын Михаил не помазанник Божий, или он не сын нам, Богом данный?
— Не пугайся, Филарет, я уняла ропот души. Но послушай и ты меня. Помнишь Федюньку, сыночка нашего? Он уже в годы входить стал, как глоточная на него напала.
— Не соблюли мы его, — печально откликнулся Филарет.
— И я про то же. Да Господу он был угоден, оттого и сохранил его земной лик.
Она помолчала, что-то шепча, словно подкрепляя свои силы молитвой, потом проговорила:
— В Бориске Салтыкове сохранил. Оттого и блазнился мне сынок мой покойный, когда я на Бориску смотрела.
Марфа подняла глаза на Филарета, проверяя впечатление от сказанных ею слов. Он молчал, догадываясь, что она неспроста затеяла эту речь. И точно: она пришла в сильное волнение, даже ожила вся, когда послышались её слова:
— Фёдор, вороти их. Верни мне племянников моих. Я погожу умирать. Умолю Господа, чтобы даровал мне эту радость — увидеть их, родных моих, у моего смертного ложа.
— Я велю, Марфа, привезти Бориса и Михайлу Салтыковых попрощаться с тобой.
— Верни их, — повторяла она, точно заклинание. — И поклонись мне, что не воротишь их назад, в ссылку.
Она пристально смотрела на Филарета, ожидая его решения.
— Не сердись, мати. Ныне война с Польшей идёт. Или я забыл, как Салтыковы угождали полякам?
Но глаза Марфы не просили, они требовали, и Филарет сказал:
— Я поговорю с Михаилом. Всё будет в его государской воле.
Марфа сразу успокоилась, вздохнула и перевела разговор на другое:
— Я скоро уйду. Ты, Фёдор, поминай деточек наших, что померли во младенчестве. Они у меня все в синодике записаны. На своё поминовение я оставляю шесть тысяч рублей. Следи, чтобы все соблюли по правилам.
— Погоди, Марфа. Один Господь знает, кто из нас кого переживает.
— Не лукавь, Фёдор. Я покину этот свет ранее тебя. Мне ведомо, что не токмо дни, но и часы мои сочтены. Не перебивай меня более. Мне осталось дождаться срока, когда приедут Борис и Михайла.