— Конечно, правда! — с возмущением сказала Цетка. — В том-то и дело. Вот что мне делать?
— Не знаю, Света, — Александра Сергеевна подошла к столу и показала на рядом стоящее кресло, приглашая подругу присаживаться и заодно выкладывать на стол свои отрезы. — Прежде всего, прекрати его Петрушкой называть. А то дойдет до него, так он тебе голову вместе с языком оторвет. Что касается остального... Думаю, он тебя не отпустит от себя. Так что ты выбрала правильное поведение. Фекла! — позвала громко, шагнув из комнаты. — Чай готов?
«Несу-у!» — донеслось откуда-то из глубины дома.
— А вот что о нем пишут красные, — Светлана с вожделением посмотрела на принесенный чай и потянула носом — она разбиралась в хороших напитках, избалована была. Не зря выросла в барских покоях. А теперь с этим так плохо! Затем снова взялась за листовки: — «Конец кулакам. Черное предательство изменников рабоче-крестьянского дела — Григорьева, Махно, Зеленого, Мазуренко и других предводителей кулацких шаек — сделало свое дело. Крестьянство должно само бороться с этими негодяями, потерявшими совесть и готовыми за гривенник продать не только крестьянина, но и своего родного отца. Крестьяне должны беспощадно уничтожать этих пособников офицерской банды и тайных друзей панов помещиков. На все их змеиные провокаторские речи крестьяне должны ответить: “Вон негодяи! Трудовое крестьянство знает, что за вашей спиной прячется морда жандарма и палача”»{3}. И что — это опять правда?
— Так ведь тебе-то виднее! А сам он что говорит?
Светлана хмыкнула и засунула листовки в сумку. Взяла чашку в руки ...
— Ты думаешь, у нас с ним есть время на разговоры? — засмеялась она, отпивая чай небольшими глотками. — Ой, как вкусно! Будешь опять мерки снимать? — спросила, заметив, что Александра Сергеевна потянулась к катушке ниток. — Мне раздеваться?
У Александры Сергеевны была своя система снятия мерок, перешедшая к ней от матери, — она снимала мерки на нитку, при каждом замере завязывая узелок в определенном месте. И ничего при этом не помечала на бумаге. Никто не мог прочитать эти ее узелковые записи!
— Обязательно раздеваться. Та-ак... — приступила к своему делу Александра Сергеевна, сразу посерьезнев.
— Откуда такой чай? — болтала Светлана. — Муж привез?
— Муж, конечно.
— Я сразу отметила, что у вас в доме появились новые запахи, едва вошла. Мне кажется, и корицей пахнет, и кориандром. Да?
Александра Сергеевна не ответила, только сильнее сдвинула брови и начала заново измерять окружности груди и талии.
— Света... — вдруг озадачено сказала она. — Ты беременна.
— Что-о? — Светлана застыла с разинутым ртом.
— Смотри, окружность шеи и бедер не изменились, а в груди и в талии ты стала шире. У тебя грудь наливается и талия растет. Понимаешь?
— Не может быть! — выдохнула Светлана и засияла глазами. — Вот так фокус! Вот так новость! Вот так спасибо тебе!
Не зря ее донимали всякие запахи, особенно острые или непривычные...
***
В начале октября между махновцами и деникинцами шли повсеместные бои за Александровск. Но все же Нестор успевал прилетать к Цетке — в сложное время, при нервном напряжении ему необходимо было покрасоваться перед ней, строя из себя героя и рисуясь, как на сцене. Это его как-то облегчало. Или настраивало на нужный лад. При этом его левый глаз, прищуренный от природы, еще больше сужался и перекашивал все лицо. А тонкий голос становился совсем похожим на женский, ну... или на петушиный. Цетка с трудом выносила подобные сцены и старалась переключиться разговорами на что-то другое, что не так занимало Нестора.
А вот в этот день ей не надо было долго искать предмет разговора, хотя сама она нервничала и не знала с чего начать. Поэтому, едва ее возлюбленный появился, заливаясь песнями, она сразу брякнула, что была у портнихи.
— Что у них нового? — спросил Махно.
— Павел вернулся из поездки и привез всякого-превсякого добра, такого что наполнило дом приятными заморскими ароматами.
— Что именно он привез?
— Ну пряности разные, чай, сахар, кажется.
Упоминание о Диляковых не должно было носить характер новостного сообщения, оно всего лишь облегчало Цетке переход к разговору о беременности и детях. Дело в том, что Павел Емельянович уехал за новым товаром, когда беременная Александра Сергеевна сообщила ему, что ребенок начал подавать признаки жизни, — забился. А приехав, нашел в доме сына, уже обретшего имя Борис и счастливо дрыгавшего ножками на своем втором месяце жизни.