Женщина укоризненно покачала головой:
— Любаша, ты опять за свое? До чего же ты упорная! Ведь еще вчера дворничиха кричала, что ты все что-то сеешь, прививаешь, высаживаешь. Кричала: «Не хватает тополей?! Пуху этого дурацкого?» Зря ты с ней воюешь. Опять выдернет или сломает.
— Пусть! — девочка обернулась. — А я опять… Этот прутик у меня в банке стоял и корешки выпустил. Я лучше умру, чем его выброшу!
Сказав так, девочка надула щеки и опять отвернулась.
— Ой, ой, ой! Люба-а-аша! Какая ты важная. Как генерал… А где сейчас твоя мама?
— Мама на ВДНХ.
— Ну да, тебе без нее нечем заняться, бедной. Копай, сажай, что поделаешь, — и женщина, явно довольная своей добротой, прошла мимо Ольги Николаевны и скрылась в подъезде.
Ольга Николаевна уже узнала девочку. Люба очень была похожа на своего отца, Медведева. Обрадованно вздохнув, Ольга Николаевна вошла в сад, увидела на траве возле скамейки книгу «Мир животных» — один из томов Акимушкина (конечно, Любину книгу) и присела на скамейку.
Закончив посадку, девочка подошла к лежащей книге, вынула из нее ученическую тетрадь и, с любопытством взглянув на Ольгу Николаевну, несколько раз медленно обошла вокруг скамьи, о чем-то думая и не замечая, что ее продолжают пристально разглядывать.
Ольга Николаевна оглянулась, услышав голоса позади себя. Оказывается, Люба привлекла не только ее внимание. Двое мальчиков: один — ростом с Любу, другой — постарше и повыше, войдя в сад, остановились недалеко от скамейки и смотрели на девочку. Люба все еще бродила вокруг скамьи, временами увеличивая круги и обходя деревья.
Люба, пожалуй, выглядела маленьким «слоненком» — она казалась и крепче, и шире, чем бывают девочки ее возраста, и раскачивалась при ходьбе, словно мальчик, подражающий морякам. На ней были брюки-джинсы, простроченные белой ниткой, и такая же простроченная курточка. На мальчишек она не глядела, и, если была бы взрослым человеком и мужчиной, о ней можно было бы сказать, что она находится в состоянии солидной задумчивости и сосредоточенности.
— Ты что ходишь? — спросил ее мальчик поменьше.
Люба подняла голову. Щеки у нее были по-детски надуты, верхняя губа выступала над нижней, но темные глаза глядели жарко и пристально, как редко бывает у ребенка. Мальчики ей явно понравились, и она ответила им небрежно, грубоватым голосом, но с удовольствием:
— Да так. Сочиняю…
Они, кажется, не поняли и не знали, что сказать. Тогда другой, постарше, спросил:
— Ты мальчик?
Люба отошла от них к дереву и, держась одной рукой за ствол, стала кружиться под навесом листвы.
— Ты мальчик или девочка? — спросил и младший.
Люба нашлась:
— Я полная вам противоположность! — И в ее голосе, в самих ее словах Ольге Николаевне послышалось добродушие.
— Неважно, — решил наконец старший, — мальчик ты или девочка. Все равно красивая.
Они ушли, и Ольга Николаевна заговорила с Любой. Девочка с готовностью села рядом с ней. На колени она положила «Мир животных», на книгу — тетрадку с вложенным в нее карандашом. Люба взяла карандаш и вписала в тетрадку какое-то слово.
— Ты что-то сочиняешь? — поинтересовалась Ольга Николаевна, — О чем?
— Вот, — Люба охотно раскрыла тетрадку. — Хотите прочесть?
В прихожей раздался звонок.
— Кто там? — поинтересовался хозяин. Он сидел в ванной.
— Я спецкорреспондент радио и телевидения, пришел брать интервью у вашего говорящего попугая.
— Пройдите, дверь не заперта.
В комнате царил полумрак. Чей-то голос не очень вежливо крикнул:
— Стой, кто идет?
— Я, корреспондент…
— Ха-ха-ха, не верю.
— Я пришел брать…
— Ничего не бери! Карраул! Ворры! Держи! Догоняй!
Через миг, а то и меньше злополучный корреспондент пулей вылетел из комнаты, прикрывая руками затылок.
— Безобразие! — возмущался он через десять минут, распивая крепкий кофе на кухне с гостеприимным хозяином. (В квартире была только одна комната, и туда корреспондента уже нельзя было затащить на аркане). — Безобразие! Так подшучивать над человеком, честно выполняющим долг! И это в двадцатом веке! В космическую эру!..
Дальше целая страница была перечеркнута.
— А это почему же? — спросила Ольга Николаевна.