Честно говоря, Фанни не знала, к какому типу женщин она принадлежит, потому что мужчины младше тридцати пяти лет раньше не вызывали у нее вообще никаких эмоций. Они существовали где-то вне ее мира. Она их, строго говоря, не замечала, даже когда вынужденно общалась, обслуживая в бистро, или здороваясь на лестнице, или сталкиваясь на улице. Дети – фиксировала она безотчетно. Детей она не слишком-то любила и не обращала на них внимания. Не обратила бы и на этого «ребенка» – попадись он ей часом позже и в другом месте. Но он стоял в половине седьмого на Пон-Неф…
«Красивый мальчик», – подумала Фанни.
Ну и что?
Красивых мальчиков в Париже много. Очень много (значительно больше, между нами говоря, чем красивых девочек), просто глаза разбегаются! Беленьких, черненьких, всякеньких. Встречаются и вот такого же горячего, не то чуточку испанского, не то малость итальянского, а может, даже самую капельку и мавританского типа. Как выражались в старину, а теперь, конечно, сказали бы – арабского, однако истинные, подлинные, коренные парижане-французы, хоть и выставляют себя демократами, отдавая дань приличиям, в глубине души считают, что Ле Пэн где-то прав, а потому предпочитают изысканные эвфемизмы. Да, эти красавцы мавританского, стало быть, типа, достойные кисти, условно говоря, Веласкеса или резца Микеланджело, бродят по улицам, сверкая потрясающими глазищами, поражая совершенством смугловатых лиц, эротичным телосложением, и искательно улыбаются, заглядывая в глаза встречных женщин (или мужчин – нужное подчеркнуть).
Впрочем, этот мальчишка с моста Пон-Неф искательно не смотрел и вовсе не был смуглым.
У него оказались мраморно-белая кожа и чудесный высокий лоб. Четкий правильный нос, небольшой, горестно стиснутый рот. Почти классические черты, которые самую чуточку портил слабый подбородок. А может быть, наоборот – вовсе и не портил, а лишь придавал тот оттенок несовершенства, который и делал лицо «ребенка» не просто тривиально красивым, а таким, от которого не хотелось отводить взгляд.
Ну вот Фанни и не отводила…
Он был темноволосый и темноглазый, но на сей раз это сочетание отчего-то не показалось Фанни однообразным и приевшимся. Глаза у него были особенно хороши: не черные, а цвета горького шоколада, яркие, с томными веками, похожими на голубиные крылышки. Верхние веки были коричневые, воспаленные то ли бессонницей, то ли слезами, а под нижними залегли глубокие черные тени. Он был небрит, губы запеклись. Давно не стриженные волосы разметало ветром, они вились небрежными кольцами и падали ему на глаза, мешали смотреть, поэтому он иногда раздраженно взмахивал головой, отбрасывая их, и при этом движении мгновенной трагической гримасой искажалось лицо и напрягалась шея, видная из ворота свитера.
Этот воротник-хомут изрядно натер ее – видна была красная полоса, и Фанни подумала, что мальчишка похож на щенка, которому удалось сбросить ошейник и убежать из дому, но в этой погоне за неведомой свободой он заблудился, потерялся и не знает, что теперь делать… Ну да, у него был отчаянный, потерянный, щенячий вид… невыносимо трогательный!
«Я его где-то видела. Я его уже видела раньше! – мельком подумала Фанни, а потом тихо ахнула: – Пресвятая Дева, а что, если у него красная полоса на шее вовсе не из-за грубого свитера, а из-за какой-нибудь веревки, на которой он пытался удавиться?!»
Ветер смел со лба мальчишки темные пряди, и Фанни увидела, что этот высокий бледный лоб покрыт испариной.
«Он болен? У него жар?»
– Чего вы на меня так уставились? – грубо спросил мальчишка, и Фанни уронила руку, которая уже потянулась отереть ему лоб и заодно проверить, какова температура, тем извечным, заботливым, материнским движением, которого Фанни не делала никогда в жизни, потому что никогда в жизни не заботилась ни о ком, кроме себя, а детей у нее не было.
Ну да, она их не любила и просто не замечала… раньше.
А мальчишка прав, она смотрит на него слишком пристально и, наверное, слишком долго.
– Извините, – небрежно пожала плечами Фанни, скрывая внезапное смущение и мельком изумляясь, что так сильно смутилась. – Я просто подумала, почему вы, такой молодой и красивый, вдруг решили… – Она кивком указала на Сену. – Мне не хочется говорить банальностей, но, знаете, они спасительны именно тем, что удивительно верны. И когда говорят, что все проходит, это в самом деле так. Все проходит! Даже если ваше сердце сейчас кажется разорванным любовью, поверьте мне, пройдет и это.
«Слепой ведет слепого!» – подумала она с мрачным юмором, вспомнив свои мысли не более чем пятиминутной давности, и вдруг ощутила дрожь при мысли, как холодна и мучительна вода в Сене, как ей не хочется туда… Да, ей не хочется умирать даже из-за Лорана! И как хорошо, что удалось удержать этого мальчика! Теперь главное – успокоить его, уговорить, чтобы ему и в голову не пришло повторить страшную попытку.
Почему и в какую минуту именно это стало главным для нее, Фанни задумываться не стала.
Какая жалость, бог ты мой, ну какая жалость, что меньше чем через три месяца ему суждено умереть, этому мальчишке, который самонадеянно считал себя записным пожирателем женских сердец, а оказался всего лишь игрушкой трех изощренных красавиц… Да, жаль, что жизнь его оборвется… А впрочем, если закон гласит, что всякое преступление должно быть наказуемо, то он всего лишь получит по справедливости за то, что совершил примерно год назад в другой стране… как ни странно, законы той безумной страны тоже гласят, что за преступлением должно следовать наказание…
Но разве не странно, что в обеих этих странах его собственный убийца останется безнаказанным? Безнаказанным и неузнанным. И даже не будет мучиться угрызениями совести, которые, как уверяют мудрецы, куда страшнее всех кар и пыток, придуманных людьми.
То есть мудрецы в очередной раз вынуждены будут развести руками и смириться с собственной глупостью…
Итак, Фанни не стала задумываться над тем, какого черта жизнь этого случайно встреченного незнакомца вдруг стала для нее столь важной, а торопливо продолжила свою деятельность по спасению утопающих:
– Я понимаю, вам сейчас кажется, что лучше вашей девушки нет на свете, что в ней для вас сосредоточен весь мир, но если вы посмотрите вокруг…
Тут Фанни осеклась, вдруг сообразив, что у нее как-то неловко выходит: в обозримом пространстве не имелось на данный момент не только ни одной девушки, но и вообще ни одной особы женского пола, кроме худощавой брюнетки в серой фланелевой кофте с надписью «Speed» и «велосипедках» цвета бордо, то есть самой Фанни. Еще решит парень, что она предлагает ему себя! Может быть, и не фыркнет ей в лицо, но в глубине души непременно…
У Фанни почему-то стиснуло горло, и она подавилась всеми теми спасительными банальностями, которые еще собиралась изречь.
– Да при чем тут девушка? – фыркнул мальчишка, сунув было руки в карманы своей короткой потертой рыжей куртки, но карманы эти были чем-то так туго набиты, что даже отвисали, руки туда не вмещались, и он оставил эту затею. – Вы что, думаете, смысл жизни только в девушках?
«Пресвятая Дева! – испуганно подумала Фанни. – Да неужели этот красавчик – пидермон?!»
Впрочем, она ошиблась, как немедленно выяснилось.
– Да вы не то подумали, – сердито сказал мальчик, правильно истолковав мгновенное выражение ужаса, промелькнувшее на лице Фанни. – Нет, ну до чего же вы все однообразны! Как будто на свете только и есть, что трахаться или не трахаться с женщиной или с мужчиной, как будто больше ни из-за чего не может осточертеть жить!
– Вообще-то я говорила не о сексе, а о любви… – заикнулась Фанни, и мальчишка снова откинул со лба волосы этим раздраженным движением, от которого у нее защемило сердце.
– Да какая разница? – грубо оборвал ее он. – Не только в сексе или даже в любви смысл жизни. Просто все так для меня сошлось – невыносимо, понимаете? Невозможно больше терпеть! Думаете, легко было решиться? Я хотел, чтобы все кончилось, а тут вас черт принес. Теперь я не смогу, не потому, что страшно, а потому, что снова буду думать о матери, как она это переживет и как будет искать меня по моргам и больницам, а я буду лежать под этим мостом… Видите, я нарочно набил карманы камнями, чтобы меня не унесло течением, чтобы остаться под этим мостом, чтобы меня когда-нибудь нашли и она могла меня похоронить!