–Ешь, мы договаривались, – напомнил Томас мягко и поднялся, собираясь уходить. Что ему тут было делать? человечинка – это не его стезя.
–Ему точно было больно? – вопрос Эвы догнал Томаса у самих дверей.
–Больно. Он долго мучился, – это было странным утешением, но это сработало.
Эва кивнула и взяла миску с подноса. Всё давно остыло, но она обещала, в самом деле обещала этому странному человеку, что съест весь ужин, как только узнает что Йелле умер, поплатился за всё.
Смерти было мало. Она была всего одна, но если он страдал – что ж, это стоило холодного куриного супа и рагу с куском хлеба.
Она съела, даже не почувствовав вкуса. Что-то в её душе не могло никак вскипеть, прорваться каким-то решением или слезой, хоть чем-нибудь прорваться!
Эва отставила пустую чашку и снова уставилась в темноту. До недавней ночи она не боялась темноты, а что она могла сказать про темноту теперь? В ней что-то жило, в ней кто-то был!
–Это было ловко, – признал Гвиди, войдя уже поздним вечером к Томасу, – вы заставили девочку съесть ужин и раскрыли дело. Что сказать народу?
–Пока ничего, – ответил Томас. – Ты написал о девочке королю?
–Розарио написал и отправил, полагаю, король примет её ко двору или что-то такое. Едва ли он её оставит и это, наверное, правильнее, чем отправлять девчонку в приют.
Томас не ответил на это, лишь спросил с явным намёком:
–Что-то ещё?
–У меня нет, но вас спрашивает какая-то дама. С виду знатная.
–Все они с виду знатные! – проворчал Томас. – Ну что ж, впусти и иди.
Гвиди поколебался ещё немного, он не хотел оставлять Томаса один на один со всякими странными гостьями, но что он мог противопоставить прямому приказу? Пришлось подчиниться.
Томас недолго провёл в тишине и одиночестве. Дверь скрипнула, являя гостью – она действительно умела казаться знатной, но Томас прекрасно знал, что это именно «казаться», а не быть.
–Поздновато, – укорил он, мельком глянув на вошедшую.
–Так получилось! – весело ответила гостья.
–Закрой дверь, – велел Томас, поднялся.
Гостья покорилась, задвинула щеколду, чтобы никто не вошёл в неудобный момент и не сразу, но всё-таки обернулась к нему. На этот раз она была уже не так весела и уверенна как при входе. Она оставалась один на один с чудовищем и знала это.
–Ну? Чего ждёшь? – спросил Томас спокойно и у вошедшей задрожали руки. Она опустила глаза, неловко схватилась за шнуровку плаща, прошелестела:
–Всё снимать?
–Избави меня! – возмутился Томас, – за кого ты меня принимаешь? Запястья будет достаточно.
Она стянула непослушными пальцами узкую перчатку, закатала тяжёлый рукав платья, цена которого превышала всё, что было в комнате Томаса, села на стул, держа обнажённую руку другой, но так, словно та была чужая, и её надо было отрезать.
–Закрой глаза, – посоветовал Томас, – будет не так страшно.
Как деревянная и безвольная она покорилась и зажмурилась.
Томас опустился на колени перед нею. Его манила заманчиво пульсирующая, еле-еле заметная венка, синяя, ярко выраженная, полная вина…вина его жизни, вина его посмертия – самого терпкого, самого кислого и самого сладкого одновременно.
Это особенно вампирское вино, поганое и порочное, греховное, тайное угощение, посланное насмешливой тьмой.
Гостья терпела пока он пил. Томас не хотел выпивать её сразу же подчистую. Это было лишнее, он ведь не зверь! Она умудрилась не смотреть и не вздрагивать от ледяных его касаний к своей коже, выдержала всё.
–Хватит с тебя! – холодно и равнодушно вдруг сказал Томас и она с облегчением и отвращением поняла, что всё кончилось, и она осталась жива, и более того – ей придётся жить с этим.
Она дрожащими, ослабевшими и будто бы не своими руками неловко спрятала исковерканное укусом запястье, натянула перчатки. Взглянула с ужасом и благоговением на своего мучителя и надежду в одном лице:
–Вы не…
–Уходи, – посоветовал он брезгливо. Она только что была ему так желанна, но теперь стала ему неприятна. Так бывало всегда. – Я помню своё слово, не раскрывай рта и всё будет хорошо, поняла?
Она кивнула, он не видел, но почувствовал, и торопливо бросилась к дверям как к спасению. Томас только хмыкнул ей вслед: куда только делась бабочка милосердия? Он нисколько её не жалел. Никого сейчас не жалел.