–Ты должен помнить кто ты есть. Всегда помнить. И не забывать о том, что ты отродье тьмы. А поможет тебе в этом боль.
–Боль? – удивился Томас. Он давно не чувствовал боли в том, забытом общечеловеческом смысле. Вампирская регенерация, которую он научился побеждать и знание о которой принёс как в дар Святому Престолу, защищала от много.
–Боль, – согласился Хранитель Престола. – Знаешь, какой человек глуп? Который боится боли. А боль – это учитель, это напоминание, это тяжёлая ноша, избавляться от которой будет совсем не мудро. Без боли приходит забвение. И тебе нужна боль. Ты должен помнить кто ты есть и что ты нуждаешься в искуплении.
Томас кивнул:
–Благодарю вас, Хранитель, ваши слова мне отчётливо ясны, мне неясно лишь одно – какая это должна быть боль?
–Ты же рассказал слугам Престола о том, как бороться с подобными тебе, ты и реши – какой боли ты заслуживаешь.
Ответ был правильным. Какое бы наказание не придумал бы для Томаса Хранитель – Томас теперь был устроен так, что счёл бы его малым для своего тяжёлого греха. Значит, выбирать наказание должен был сам Томас. Правильно это было и с точки зрения переложения ответственности – выбери сам чего ты заслуживаешь, покарай себя сам. Ещё это можно было считать проверкой: во сколько ты оценишь свой грех? И испытанием: выдержишь ли ты называться слугой Святого Престола?
Иными словами: заслужи, дорогой, право на искупление!
Нет, определённо Хранитель Святого Престола не зря был его хранителем – он знал, что нельзя отвергать от Престола врагов его, что жаждой искупления можно получить куда больше, чем страхом или преданным убеждением. Нельзя отвергать разочарованного.
Томас долго искал для себя ответ. В первый раз он отрубил себе руку освящённым клинком. Было больно, и жгло отчаянно, пока рука восстанавливалась. Хранитель одобрил боль. Но не одобрил другое:
–Ты полагаешь, что это будет разумно? У людей не отрастают руки и ноги, на этом строится вся суть церковного воинства. Твоя боль не должна быть заметна, если ты показываешь себя настоящим, показываешь, что ты истязаешь себя – ты глуп.
Это было разумно. Позже Томас только клял себя за то, что сам не догадался до такого простого предостережения.
Томас перешёл к другому. Он пробовал разные способы, но следовал одному общему правилу: незаметности. Он принимал святую воду, он отирал ею лицо, оставаясь один и всю плоть, трижды им самим презренную, жгло, щипало, и кожа отвратительно пузырилась, обнажая естество.
Он жёг себя крестом, обжигал плечи у святого пламени, когда выпадала ему ночь дежурства у его святилища. Он не щадил себя и изводил отчаянно и рвано, надеясь достигнуть в боли дополнительного искупления. Именно дополнительного, ведь Хранитель рёк неумолимо:
–Ты глуп, если полагаешь, что за твои грехи достаточно одной боли. Ты грешен по своей сути и должен искупить свою греховность деянием.
–Укажите мне это деяние! – молил Томас, – прошу вас, спасите меня.
Но молчал Хранитель – невыгодно было пускать такого ценного и фанатично преданного, по-настоящему раскаявшегося слугу Престола на какое-либо из текущих дел. Такой шанс, такой воин, пришедший из тьмы и тьму эту с себя отчаянно пытавшийся смыть, нужен был для чего-то важного. Но важное не возникало на горизонте и тяжело длилось молчание Хранителя – не было Томасу той самой, главной роли.
Но для Томаса это выглядело иначе: Хранитель не даёт ему искупления! Хранитель не верит ему! Хранитель не верит в его покаяние!
–Хранитель, взываю к вашему милосердию! Скажите, что я должен сделать, чтобы искупить себя? – у Томаса не было сил терпеть. Но он был должен научиться терпению, чтобы послужить Престолу.
–Не торопи воли света, Томас, – у Хранителя был ответ на эти мольбы. Ответ без чёткости, но с определённой нужностью. Он позволял в дальнейшем изгибать все происходящие события в самую выгодную сторону безо всякого вреда. – Не торопись обрести искупление. Даже сын небесный и то не сразу пришёл к своей роли, не сразу нашла его задача, а прежде должен был он взрасти…
–Вы нашли меня когда моя душа умирала, когда гнила. Вы дали мне надежду. Вы дали мне веру, – Томас дрожал перед человеком, и если бы кто сказал ему хотя бы полсотни лет назад что такое вообще возможно, он бы этому сказавшему легко бы голову оторвал. – Вы дали мне смысл…