Значит это и то, что здесь нельзя оставаться!
У Эвы мир захлестнуло горем. Она видела мир ярким и славным, шумным и весёлым, а теперь он выцвел, и осталось всего два цвета: чёрный и белый. Будь она старше, она пошла бы к королю Стефану, спросила бы у него о визите недругов. Он бы не отказал ей в ответе и, отчаянно скорбя, поведал бы:
–В обмен на благословение Святого Престола, на луч Святого Пламени вампир принц Сиире отдаст мне того, кто погубил мою дочь.
Эву бы затрясло, но она бы сдержалась, и, может быть, поняла бы его. Может быть, они бы даже вместо пошли бы молиться об упокоении их общей боли.
Но Эва была ребёнком. В её мире после гибели родных осталось лишь два понятия: плохое и хорошее. Хороший, хорошее, всё, что благо – это против вампиров. Всё, что с ними – это плохое и плохой.
И король Стефан стал плохим в её глазах, а его замок увиделся ей темницей, из которой нужно бежать и бежать как можно скорее, пока не настигли и её вампирские когти!
Бежать – это лёгкое слово. Но куда бежать? С чем? На улице холодно ночами. А сама она и костра не добудет, и потом – есть на свете и плохие люди, и много их – это Эва понимала.
Она, прежде всего, утащила мешок. Кто их вообще считает, эти бесчисленные хозяйские мешки? Надо было наполнить его с умом. И Эва скрутила в него своё одеяло, молитвенник вложила между слоями одеяла – ей казалось, что так слова не замёрзнут, а дальше плотную флягу с водой. Это тоже сделать просто! Несколько лепёшек с кухни, да сухарей, яблоки, кусок сушеного мяса добылись легко.
На себя Эва надела сразу два платья и жалела, что может взять только одни туфли – в мешок уже не входило. А обувь обещала истрепаться. Зато плащ на шею, да выскользнуть, пока молится нянечка, в сторону кухни, а там капюшон на голову, мешок – кто обратит внимание на скрытую плащом фигуру девчонки с мешком? Дождило! А девочку из служанок отправили на рынок или в деревню. Это ничего, это бывает.
И пошла девочка Эва прочь. Прочь, пока её не хватились. Свернула в лес, сообразив, что могут её искать в сторону деревни, и, хотя тянуло шаги туда, к теплу и уюту, да мешок был тяжеловат, а всё же пошла она именно в лес.
Вскоре и скрылась в чаще. На судьбу она уповала, а больше того – на слово святое. Куда идти не знала, знала, что идти нужно дальше от вампиров, да от королей, что с вампирами в сговор вступают…
***
–В кои-то веки вы меня не разочаровали! – Сиире был доволен. Он бережно взял свёрток из рук маркиза Лерайе и осторожно ощупал его, – о, тьма! Как же я ждал этого дня! Как вас встретили?
Доложил Лерайе. Слова его были сухи и касались лишь дела – об ином он распространяться не желал. Даже то, что Агарес вмешался в итоге в беседу с королём, опустил, рассудив, что сделано всё было в целом правильно.
Сиире был доволен.
–Ну, что же… откровенно говоря, я ожидал, что и вы провалитесь! – признался вампир, – но раз такое дело, то я, пожалуй, даже предложу вам угадать, что в мешке. Ну? Хотите?
Они хотели. Причём оба, правда, это приходилось скрывать маркизу Лерайе – он шёл на поводу собственной гордости.
–Там какой-то артефакт, – предположил маркиз Лерайе. Если принц спрашивал сам, значит, угадывать и правда можно.
–Явно не камень! – веселился принц. – Агарес, что скажешь ты?
–Там вампирский артефакт? – предположил Агарес и тотчас понял, что сглупил. Ну какого, спрашивается, чёрта вампирский артефакт будет храниться у короля людского?
Лерайе не упустил возможности спросить об этом и захохотал.
–Ну-ну, маркиз, грешно смеяться над дураками! – принц Сиире и сам развеселился, но посерьёзнел. Его руки покоились на свёртке, глаза посверкивали опасно, предвещая неладное и даже дурное. – Друзья мои, вы помните Каина и Авеля?
Переход был неожиданным. Лерайе, однако, решил, что это намек:
–Это камень, которым Каин убил Авеля?
–Я же сказал, что здесь не камень, – напомнил Сиире без раздражения. – Вы сейчас поймёте. Обещаю. Я хочу лишь сказать кое-что. Позволите?
Кто б не позволил-то?
–Я всегда восхищался Каином, – продолжил Сиире, его руки замерли на свёртке, касаясь его бережно и осторожно, словно он и впрямь был живой. А свёрток продолжал пульсировать, отзываясь на холод его присутствия. – Кем надо быть, чтобы не побояться впервые поднять руку на себе подобного? и не по воле Владыки, а по воле собственных желаний? Это был первый мятеж, настоящий мятеж людей… и это надо помнить. Я долго размышлял о Каине. Он мог обвинить Владыку в том, что тот любит Авеля больше, мог просто попросить прощения и его бы простили, но он не сделал этого, хотя, конечно, знал, что мятеж его будет недолог. Это заслуживает уважения.