Гвиди славный малый, но он смертен. И срок его кончится. Томас устал от одиночества и хотел довериться. Гвиди может понять многое, но голод и жажду, бессонницу и смятение вампирской души может понять по-настоящему только вампир.
А ещё…
А ещё не хотелось быть предателем. Да, Томас мог сколько угодно говорить, что слова принца Сиире о предательстве братьев-вампиров его не трогают, но были минуты слабости, проклятые минуты слабости, когда он и сам думал о том, что предатель и заслуживает самой жестокой кары!
А так он был бы не один. Он реализовался бы как наставник, он показал бы, что вампир может сменить сторону, и это не единый акт предательства, а уже данность. Он показал бы всем – и Престолу, и самому себе, чего достиг, раз переманил и спас вампира.
Мечты, что рисовала гордыня, разбивались осколками чёрной пустоты.
– Я привёл его, – вина на нём одном! – но я ошибся. Я полагал, что он исправился, что нуждается в кресте, в добродетели и в боге.
– А теперь ты отказываешь ему в этом? – голос Хранителя уже не имеет и тени гнева, лишь лёгкий оттенок насмешки. Можно было бы и таиться Хранителю, но он не делает этого. Кому, в конце концов, пожалуется этот вампир?
Можно понасмешничать.
– Я не отказываю, нет! – Томасу не нравится этот тон и само построение фразы. – Я просто хочу сказать, что он марионетка, которая не искупает своих грехов.
– В своих ты разобрался? – легко поставить на место того, кто потерял это самое место давным-давно, но оставил совесть.
Томас сминается и слабеет. Ему видится блестящая речь, произнесённая театральным монологом о спасении Варгоши, о том, как неправ тот, кто даровал ему прежде времени костёр, и вообще…
Но не выходит слов. Не формируются слова в обвинение или в точку зрения, всё кажется мелким, незначительным, и сам себе Томас таким кажется.
– Мне всё сложнее тебе доверять, – Хранитель Престола идёт в наступление, – сначала ты приводишь к нам вампира и говоришь, что тот желает искупления. Потом ты вдруг оказываешься против очистительного костра, а теперь и вовсе говоришь, что всё не по-настоящему и по твоим намёкам выходит вовсе, что мы используем его для грязной работы. Так что ли?
Томасу следует сказать: «да!», и тогда рассмеялся бы Хранитель Престола и взглянул бы и на него, и на Варгоши, и на всё дело иначе. Томасу следует показать, что он знает о грязных делах Престола, что делать – всякая добродетель имеет под собою смешанный из грязи и благих намерений фундамент. Следует, но он не из этой породы.
– Нет, не так. Просто я обеспокоен…– он ищет слова помягче, но всё, что мягче, не подходит к случаю, а всё, что подходит к истине, ему непривычно и звучит как «да».
– Это я обеспокоен, Томас…– Хранитель Престола вздыхает. – Может быть, следует отправить тебя в отпуск?
Отпуск? Отпуск, это всё равно что ссылка! А ссылка равна презрению, а оно – забвению!
– За что? – Томас напуган. И ещё – он в отвращении.
Потому что Томас фанатик. А для фанатиков боги меркнут быстро, и от того страшнее. Только что он возносил Хранителя Престола как спасителя своей души и уже ненавидит его.
– За недоверие к решениям Престола и ещё за запутанность, но это я так, размышляю, – тут Хранитель перегибает. Для фанатиков отдых – оскорбление.
Хранитель Престола хочет абсолютной, собачьей преданности Томаса, но он сделал лишние шаги на этом пути, и теперь преданность сминается. Болезненное восприятие Томаса не ищет доказательств того, что Престол в нём нуждается, оно читает другое: я лишний!
Такие как Томас не терпят быть лишними.
Аудиенция окончена, Хранитель Престола пока ещё собою доволен – он уверен в том, что Томас будет на его стороне и в случае надобности, сам же приструнит Варгоши. Но Томас планирует уйти.
– Куда? – Гвиди тут как тут. Его никто не звал, но он как чует. Хороший сыщик, чтоб его!
– Ты о чём?
– Куда собираешься? – Гвиди стоит в дверях жалкой комнатёнки Томаса.
Томас пожимает плечами – можно попробовать отрицать очевидные сборы, а можно просто признать правоту друга, но проще всего не отвечать ничего.