– Одобрит? – с нарочитым равнодушием спросил Гриморрэ.
Хотя и сам знал ответ. Томас – фанатик. Фанатики не ценят жизнь. Так с чего ценить им посмертие?
– Вот и узнаем, – Цепеш же суеверно не загадывал ответа. он знал вероятный ответ, но не спешил на него надеяться. Людская привычка? Перешедшая из мира людей в его посмертие или взятая им из людского, ещё при жизни?
Но он не загадывал. И старался обойтись намёком в неровном и нервном содержании письма.
Томас ничем им не был обязан. У него вообще была абсолютная свобода, омрачённая разве что ничтожеством Варгоши, но Влад видел кое-что: Томас ищет покаяния. А покаяние откуда? От дела.
Когда-то Сиире разглагольствовал:
– Трагедия Каина не в том, что он убил брата и совершил мятеж, а в том, что он не смог с этим жить и нуждался в наказании. Простил бы его Авель? Простил бы! Простил бы Господь? Вернее всего. А вот сам себя Каин не простил. Он не получил кары и сам себе её устроил. Сначала строил до безумия город, а потом, отвергнув всё, умер и пошёл не на суд высший, а в черноту.
И почему-то вспоминалось, крутилось в мыслях только это. и что-то родственное ощущал к Каину и Влад Цепеш, и понимал от того, что это же ощутит и Томас. Они оба несут на себе печать вины за то, что они вампиры, чудовища.
И их единственный шанс…
Нет, лучше не думать, не загадывать ответ, не загадывать!
***
– Ты серьёзно? Ты поверишь ему? – Гвиди откровенно недоумевал. – Ты сжёг его поселение, и думаешь, что вы станете союзниками?
– Рука болит? – вместо ответа Томас сам задал вопрос.
Гвиди взглянул на замотанную руку. Болело нещадно, но рука двигалась.
– Болит, – признался он, – если встретится мне когда Варгоши…
– Встретится, – усмехнулся Томас. – Он больше ничего не умеет, только охотится на тех, на кого ему укажут. И неважно кто.
Но за словами привычная тоска и ненависть: это Томас привёл Варгоши! Томас! Да заодно это следует понести наказание! Такое чудовище и в святое место!
– Мне ты скажешь, что в письме? – Гвиди перешёл на другую тему.
Письмо пришло утром. В отличие от прочих писем, на этом была тяжёлая красная печать. Томас сломал её сам, прочёл письмо, побледнел, и принялся расхаживать по комнатёнке взад-вперёд, погружённый в свои мысли.
Гвиди не мешал. Во-первых, он понимал, что отвлекать Томаса от столь важного письма, а оно явно важное, иначе почему он так побледнел? – не нужно. Во-вторых, рука болела и хотелось провалиться в полусонную дремоту.
Но не получалось. Гвиди раздумывал то об одном, то о другом. Образы, разные образы перемешивались в его голове, вызывали невесёлые мысли.
Что с постоялым двором? Они оставили кучу тел. А до того что стало с постояльцами и хозяином? А с кухарками? Наверное, и их Варгоши не обошёл своей заботой или они сгинули при падении стен и проломе потолка.
А если нет? Гвиди хотелось, чтобы было «нет», но он сомневался. Не походило это на правду того мира, в котором он существовал.
И другие мысли посещали его: что в письме? Не подведёт ли Влад и этот – герцог? Герцог явно не в восторге от их общества, как будто бы они очень уж рвались к нему!
– Что? – Томас остановил метание по комнате, взглянул на Гвиди так, будто бы видел его первый раз в жизни.
– Что в письме? – повторил вопрос Гвиди. Скрытность Томаса была ему понятной, но всё же обидной. Они уже были на одной стороне, кажется, Гвиди доказал, что ему можно доверять, но нет, глядите-ка, всё равно Томас отмалчивается.
– Это…это довольно сложно объяснить, – признал Томас, пробегая глазами письмо. – Особенно человеку.
Человек – это вторая ступень. Вампир первая. Всё ясно!
– Уж постарайся! – ответствовал Гвиди, от раздражения он даже ноющую боль в руке перестал чувствовать.
Томас поколебался. Отдавать письмо он не хотел, но в словах Гвиди была логика! Да и потом – имел же тот право знать? Уж если он впутал человека во всю эту историю, позволил идти за собой, то сейчас уже поздно закрывать двери.
– Цепеш говорит о том, что у него есть идея уничтожить тот источник…ту землю, – осторожно ответил Томас.
– Это хорошо, – одобрил Гвиди. – Усиления Сиире, о котором упомянул этот вампир, нам не нужно. И потом, если мы убьём его одного, много ли мы получим? Разве не может прийти другой?