–Что-то ещё? – с явным недовольством осведомилась Мария Лоу.
–А ваше сердце тоже где-то напротив солнца? – спросила сестра, и обернулась лицом к ней. страха в Екатерине не было, было какое-то отвращение. – Вы читаете им не святые тексты, уж в этом я разбираюсь!
Это было уже слишком. Можно было, конечно, и сдержаться, но Мария Лоу устала сдерживаться по отношению к Катерине и не хотела больше испытывать морального неудобства. И потом, чего эта глупая смертная хотела добиться? Она хотела ткнуть её в грехи? Кто же так открыто выступает-то?
–Это гордыня! – Мария Лоу погрозила Екатерине пальцем. Шутливо погрозила, зато приблизилась к ней по-настоящему.
Старая женщина стояла перед ней спокойная и прямая:
–Теперь я вижу, что была права. Вы чудовище. Вы хотите сделать что-то с этими детьми.
–Молчала бы, – ласково заметила Мария, – и осталась бы цела.
–Молчать, зная о преступлении…– Екатерина покачала головой. Её рука метнулась к распятью, как к оружию, но Мария Лоу знала толк в крестах и ещё – она умела убивать.
–Нет никакого преступления, есть лишь добродетель! – расхохоталась Мария Лоу, с лёгкостью заламывая руку мятежной Екатерины. Что-то неприятно хрустнуло в старом теле, что-то застонало, но Лоу была неумолима.
А ещё она была очень быстра.
Пить кровь старой дурры ей не хотелось – было в этом что-то неправильное, ещё и брезгливость подняла змеиную голову.
–Тьфу! – Лоу поморщилась, досадуя на себя за вспыльчивость и на неё, мёртвую, за такую наивность. Не умела прикрыть своего омерзения, не умела молчать, не умела терпеть. И чего хотела? Защитить детей? Да Мария им лучшей жизни даст.
Достойным этой жизни, конечно.
И потом, а разве в мире смертных это не так работает? Мария Лоу давно не была смертной, но ей казалось, что и у людей какие-то схожие мотивы тоже есть.
В любом случае, расправившись с лезущей не в своё дело сестрой милосердия и креста Екатериной, она отправилась к детям. Те делали вид что спят. Порядок всё-таки здесь был превыше всего.
–Дети? – позвала Мария, но дети не откликнулись. Но они все лежали как неживые фигуры, усиленно изображая сон. Всё для одного – избежать выговора за бессонницу. – Дети это я, ваша сестра Мария. Я пришла вам рассказать ещё одну сказку.
Она прекрасно видела в темноте и без труда нашла постель мальчика Эжена. Села к нему:
–Эжен, ты хотел бы услышат новую сказку?
Он попытался ещё не открывать глаза, но соблазн был слишком велик, а голос мари был такой ласковый… ребёнок сдался, дрогнуло его лицо, и он открыл глаза:
–Хочу.
–А твой сосед? – Мария Лоу сверкнула красноватыми глазами вампира в темноте, но кто это мог видеть? Это ведь всего лишь дети!
–А где сестра Екатерина? – тихо спросили откуда-то справа. – Она запрещает нам разговаривать после отбоя.
–Я настоятельница, – рассмеялась Мария Лоу, – сестра Екатерина не имеет здесь власти.
И никогда не имела, милые дети. Вы боялис её – строгую, холодную, заставляющую до конца доедать похлёбку, и запрещающую покидать столовую с лишним кусочком хлеба, но зря! Вы делали ей гадости, милые дети: закрывали её в кладовой, когда она за чем-нибудь туда спускалась; портили её головной платок, заливая его чернилами; придумывали ей обидные прозвища и царапали их на её столе…
Но зачем?
Именно эта женщина оказалась единственной, кто понял, кто почувствовал, что вам грозит то, к чему вы не готовы, и о чём вас не спрашивают. Именно эта женщина попыталась вас защитить, уповая на волю креста, которому служила. Но она мертва. Её тело разбито и изломано в кабинете Марии Лоу и она займётся им позже. И потом она отделается от вас ложью, мол, сестра Екатерина больна и уехала срочно ночью. И вы, милые дети, никогда не узнаете правды. И вы, милые дети, либо забудете эту женщину, либо навсегда сохраните её холодный образ в своих обиженных сердцах.
И никогда, никогда…
–А как звали того человека? – Эжен вдруг вынырнул из-под одеяла. Он всё ещё пытался осмыслить что-то, что-то, что не давало ему покоя.
–Кого? – не поняла Мария Лоу, она смотрела вправо, где лежала та самая, старшая девочка и отчаянно не глядела в её сторону и прикидывалась спящей. Но руки её не спали. Не спали тонкие пальцы, сжимавшие тонкое распятье, не спали глаза, жмурясь от темноты, которая была слишком близко.