Поезд быстро увозил ее. Бенас чувствовал, что его глаза воспалены. Еще долго он видел перед собой голову Деймы. Дождь хлестал по-прежнему. Когда поезд исчез за поворотом и живыми изгородями, Бенас поспешил за учителем, который уже направлялся к автомобилю.
Когда поезд отошел от станции, цыганка, сидевшая в другом ряду вагона, озабоченно поглядев на Дейму, спросила:
— Этот человек ваш родственник или знакомый?
Дейма молчала.
— Вы не обижайтесь, я ничего плохого… Он как-то странно глядел.
Дейма молчала.
Цыганка долго качала головой…
— Вы совсем промокли, учитель.
— И вы, доктор. Паскудный дождь. Лето в этом году переменчивое.
Когда машина катила по набережной, Бенас сквозь редкие кусты еще раз увидел рельсы и стоящих за путями лошадей; головы у лошадей были опущены. По стремнине грязной реки плыло большое зеленое дерево. Видно, его корни в этот миг зацепились за подводные камни или бревна, потому что дерево вдруг стало подниматься на дыбы, потом опять рухнуло, угодило в водоворот, который подгонял его все ближе к берегу, где течение прижало его к искрошившимся цементным плитам. Зеленые ветки изогнулись, оторвалась от них стайка листьев, листья прорвались сквозь ветки и убежали вдаль с течением. Потом дерево опять тронулось с места и, качаясь, уплыло по мутной реке вдаль, подобно коню распластав на воде гриву зеленой листвы.
— Это свое отжило, — сказал Бенас.
— Ну да. Километрах в пятнадцати есть обрыв, каждый год там подмывает несколько деревьев.
— Мы-то никуда не спешим, наверно?
— Да нет, носиться как угорелые не будем. — Учитель сказал это спокойно, даже равнодушно, удобнее устраиваясь за рулем.
Впереди против ветра летели три промокшие вороны. Машина быстро догнала их.
В городок они вернулись добрый час спустя.
— Давайте заглянем в пивную, — сказал Бенас.
— Вот это новость.
— Новость! Обычай такой… Нехорошо так вдруг возвращаться домой после проводов.
Поднимаясь по маленьким ступенькам в пивную, Бенас увидел Герду, которая стояла в своем магазинчике за прилавком, окруженная деревенскими бабами. Он заметил, а может, ему только показалось, что на Герде точно такая же кофта, какая была на Дейме.
Белокурая буфетчица даже руками всплеснула, увидев Бенаса и учителя.
— Вот гость долгожданный! — воскликнула она сипловатым голосом. — Не уважаете наше заведение, знаю, давно здесь живете, а вот только когда заглянули. Доктор, вы все дальше и дальше от нас.
Учитель, стряхнув воду с дождевика, тоже подошел к стойке.
— Небось, учитель виноват, заграбастал гостя и держит под замком, нам не показывает, ревнует.
— Так вот же — показал, не ревную, — рассмеялся учитель.
— На́те, ешьте, как сказал Чехов, — развел руками доктор Бенас. — Да я теперь стал почти чайный, Фелиция, — усмехнулся он, качая головой. — Никудышный из меня посетитель вашего заведения.
Фелиция поглядела на доктора внимательным взглядом: с головы до пояса. Его мокрые брюки заслоняла стойка.
— Будет вам шутить! Случилось что?
— Ничего такого, Фелиция. Как только выпью, ноги не держат. Косточки тяжелые стали. В остальном вроде бы нормально.
— С вами вечно что-нибудь не так, — оживилась Фелиция. — Вот славно когда-то здесь сиживали! — вздохнула она. — Еще один вместе с вами приезжал, такой долговязый, с бороденкой. Злющий такой, все искал к чему бы придраться. Ему тут никто не мог угодить.
— Даже вы? Кто это мог быть?..
— Художник, доктор. Фелиция все время художника вспоминает. Хороший человек, только манера держаться такая гордая, — сказал учитель.
— Как он меня мутыжил в первый день! — рассмеялась Фелиция. — Спрашивает: какая это рыба, а я и растерялась, знать-то знаю, а вспомнить не могу. А он: да какая из тебя хозяйка, если не знаешь, что на сковороде… Вот страху нагнал, подумала — ревизия.
— С художником тоже нехорошо — руки дрожат, суставы ноют, по санаториям ездит, может, и распрощается со своими художествами… А такие, как я, то есть врачи, запретили ему и думать об искусстве. Живите спокойно, не волнуйтесь, дышите чистым воздухом…
— Господи! Такой богатырь был. Помните, доктор, как вы когда-то прикатили к моему дому огромную бочку из-под селедки? Шум услышала, окно открываю, а вы тут стоите, голубчики, и художник хохочет, заливается…
— Как нам не смеяться, Фелиция, ведь не только бочки, но и селедка тогда была.
— Точно… Художник был навеселе, но в здравом уме, и такой галантный…