В Ероховке путники задержались дольше, чем предполагал Тражук. Осокин где-то пропадал, вернулся на заезжий, когда зажглись огни.
— Что же теперь делать будем, Мишши пичче? — растерянно спросил его Тражук. — Ночевать, что ли, тут будем?
— Что-что? Я тебе дам ночевать, ек-сэк! Запрягай. Сам буду править. Надевай волчий тулуп и дрыхни. За два часа домчу до дому. Подумаешь, двадцать пять верст.
Тражук и вправду проспал весь остаток пути.
— Вставай, шуйтан безрогий! — узнал он, просыпаясь, знакомый голос солдата. — Ек-сэк! Лошадка тянет меня к мурзабаевскому дому. А я не знаю, куда ехать. Где поселился твой Симун?
Тражук хотел было взяться за вожжи.
— Не дам! — воспротивился Михаил. — Ты только скажи куда.
— Через верхний мост, — буркнул Тражук.
— A-а, в Малдыгас. Люблю. Там беднота живет.
— А потом вправо, на горку!
— Да ты что, очумел? На гумне, что ль, будем ночевать? Ведь не заявляться же к брату ночью. Слышь, петухи поют.
— Угу! — обрадовался Тражук. — Заночуешь у нас, за гумнами… Плаги акка будет рада. Она добрая.
…Солдат Осокин и утром не спешил к брату. Позавтракав у приветливой хозяйки, он отправился в Сухоречку.
Тражук до обеда читал и посматривал в окно. Дом дяди Тимрука стоял за речкой на косогоре. Солдат, видать, от русских еще не вернулся. Тражук решил пройти по улице Твайкки в надежде встретиться с Михаилом еще хоть раз. Но увидел он не Осокина, а его брата, дядю Тимрука, выходившего со двора Смолякова в обнимку с Карпом Фальшиным. Смешная пара. Фальшин в романовском полушубке, на ногах — валенки, Тимрук — в рыжем худом сукмане и в лаптях. Приземистый Фальшин отталкивал от себя тщедушного, высокого Тимрука, а тот, громко выражая свой восторг, лез целоваться. Дядя Тимрук выкрикнул имя отца Тражука и упал на заледеневшую тропинку, вскочил и как ни в чем не бывало, растопырив руки, опять полез к Фальшину. На этот раз Тражук разобрал слова пьяного Тимрука: «Постой, Карп Макарыч, скажи, для-ради Христа, зачем ты отобрал пегашку у Сибада-Михайлы?» И снова Тимрук полетел наземь от сильного толчка Фальшина. Но он вскочил, снова выкрикнул имя Сибады, полез к Фальшину и снова свалился…
Бабы у ворот громко роптали:
— Ай, батюшки, убьет этот непутевый русский Заману-Тимрука.
Тражук застыл на месте. Фальшин сильным ударом сшиб беднягу и принялся пинать ногами. Молодому парню не пристало связываться с пьяными мужиками. «Эх, Илюша не посмотрел бы ни на что, звезданул бы этого Фальшина…» Но в это время кто-то действительно так звезданул негодяя, что тот отлетел на несколько шагов и с грохотом ударился о ворота двора Смолякова. Да это Вись-Ягур! А вон бежит и Мишши пичче.
Ягур поднял за ворот Фальшина, развернулся было для удара.
Стой, Егор Егорыч! — подоспевший солдат отвел его руку. — Убьешь человека, отвечать придется.
— Ах ты сволочь! Кусок старого режима, — скрежетал зубами огромный Ягур, встряхнул Фальшина и подтолкнул к мосту через Ольховку.
Дядя Тимрук поднялся на ноги и в изумлении уставился на солдата.
— Замана! — завопил он. — Мишша, Мишшук, Мишши! Мой брат, юхтар-малахай! Люди, глядите, это мой родной брат Мишши. Салдак… Нет, генерал!
Солдат подозвал Тражука, попросил довести Тимрука до дому.
— Чего это он про генерала поминал? — поинтересовался Вись-Ягур.
— Писал ему летом, что выбрали меня председателем дивизионного комитета, — отмахнулся Михаил. — Вот у него все и путается в пьяной голове.
— Мишши, юхтар-малахай! Дивизией командует. Генерал! — вопил Тимрук, стараясь вырваться из рук Тражука и подоспевшего Яхруша.
Мальчишки слышали выкрики Тимрука, но производству солдата в генералы не поверили. Они уже знали, что офицеры и генералы — враги Советской власти, как и атаман Дутов.
По селу разнесся слух, что вернулся с войны Салдак-Мишши, но осерчал на родного брата за дружбу с богачами и приютился у Симуна Мурзабая.
Михаил Осокин получил пожизненное прозвище «Салдак-Мишши». К брату действительно он так и не перебрался.
5
Декабрьский крестьянский съезд в Самаре, к удивлению Симуна, оказался не первым, как он думал, а четвертым. Четвертый съезд с апреля этого года! Как же это? Вся губерния бурлит, живет по-новому, а Каменка все еще дремлет. А так ли? Может быть, Симун сам проспал все лето? И не мудрено. Вернувшись домой после госпиталя, вначале наслаждался покоем. Потом — мечтал у окошка о несбыточном счастье, строил дом…
Кузьминовский эсер по дороге в Самару был очень ласков с племянником Павла Мурзабая, уговаривал его выступить на съезде, осторожно подсказывал, о чем и как говорить.