— Ты о Ленине слыхал? — спросит один.
— Слыхал. Если б не он, не париться бы нам на этой полке, — ответит другой.
— А где теперь Керенский?
— Говорят, убежал, переодевшись в бабу.
— Да, дела! В тридцати верстах от нас Советская власть, а у нас тут и не поймешь какая.
— Буржуйская и атаманская…
Захар в свое время оставил дома шесть душ: троих детей от первой жены, двоих — от Лизук, да и ее — на сносях. Но от тяжелой болезни у Лизук почти в одни сутки, умерли два мальчика-погодка. Неотступная мысль заглушала горе Лизук. «А ну как Сахгар совсем не вернется? Что делать с тремя малыми детьми?»
Румаш уехал из Ивановки, Лизук некоторое время продолжала получать от Гурьянова вместо денег — продукты, как было договорено. Но однажды братишка Румаша Тарас вернулся от купца с порожней тележкой.
— Не будет вам ничего — ни муки, ни чаю, ни сахару. Румаш обманул меня, к большевикам ушел, — заявил управляющий Белобородова, выпроваживая мальчика.
Лизук кое-как перебивалась. Падчерицу Верук отравила на зиму гостить в Ягаль, к родным по бабушке. Запретила Тарасу держать щенка — самим, мол, есть нечего. Продала шорные и сапожные инструменты мужа. И, наконец, пришлось расстаться с коровой. Без молока умер последыш Лизук. Когда его хоронили, Тарас впервые заплакал. А мачеха не плакала: смотрела на все невидящими глазами. Тарас знал, что у ребят бывают мамы и бывают мачехи, мамы — добрые, а мачехи злые. Но его мать-мачеха была доброй.
Теперь мачеха, совсем переставшая разговаривать с Тарасом, молча куда-то уходила, возвращалась поздно, часами стояла неподвижно. Мальчик не знал, что она ходит на далекое кладбище за Базарным концом, где в земле лежали ее кровные дети.
Шла неделя масленицы. Тарас почти весь день просидел дома один, к вечеру решил истопить печку. Ни дров, пи кизяка у них в помине не было: топили ржаной соломой. Тарас сжег несколько охапок, лег грудью на подоконник и при свете луны принялся читать книжку.
Вскоре вернулась Лизук и, к радости мальчика, спросила, как прежде, спокойно и ласково:
— Ты трубу уже закрыл, Тарас? А не рано, не угарно ли будет?
— Какой там угар от соломенной золы, — усмехнулся Тарас, как взрослый.
— Да-да, я и забыла про это. Почему не вздуешь лампу? Смотри, глаза испортишь.
— Керосину мало. Может быть, гости приедут… Последние дни масленицы.
— Нет, Тарас. Не приедут. Все нас забыли.
— А мне, мама, почему-то сдается, что приедет Кирилэ кукка, — Тарас сознательно назвал старшего брата мачехи, чтоб развлечь ее.
— И он забыл сюда дорогу. Выходит, раньше ездил не к сестре, а к зятю, чтоб погулять с ним. Приехал бы сейчас кто, все равно покормить с дороги нечем. Продавать больше нечего.
— А изба? Можно еще продать избу или отцову мастерскую, — деловито предложил Тарас.
— Только и осталось продать избу да пойти по миру с сумой, — всхлипнула Лизук.
«Ну слава богу, хоть заплакала, а то молчит и молчит, аж страшно», — подумал умудренный тяжелой жизнью мальчик. Читать ему больше не пришлось: послышался скрип снега под санями. Тарас подул на стекло, заглянул в глазок. Со стороны Базарного конца приближался целый обоз. Вот передние сани остановились прямо против дома, неуклюже спустился на снег возчик, сбросил тулуп, постоял, озираясь кругом. С остальных саней спрыгивали порезвее. «Видать, помоложе», — решил Тарас.
— Доехали мы или нет? — крикнул кто-то из приезжих. — Десять верст все по одной улице плетемся!
— Доехать-то доехали, — определил старший — он говорил по-чувашски, — да вот во двор не попасть. Ишь, как занесло ворота снегом!
— Хозяева, видать, спят уже! — отозвался кто-то молодой по-чувашски. — Постучи-ка в окно, Кирилэ мучи.
— Мама, к нам Кирилэ кукка и еще какие-то гости! — Тарас, раздетый, выбежал из избы.
У Лизук от волнения так дрожали руки, что она разбила ламповое стекло.
— Иди домой, Тарас! — подала голос молодая майра. — Нельзя на улицу раздетым! Мужики пусть распрягают!
Лизук рассмотрела в окно: майра распахнула тулуп, обняла Тараса и протиснулась с ним в калитку.
— Ты, оказывается, уже большой, Тараска. Ростом начал брата догонять, — сказала майра уже в избе.
Смышленый Тарас понял: это Оля. О ней Румаш как-то рассказывал.
Оля сбросила тулуп, вошла в полуосвещенную переднюю половину избы, перекрестилась у порога и сказала приветливо:
— Здравствуйте, тетка Лизавета.
— Здравствуй, пади-ка, — смущенная хозяйка исчерпала весь запас русских слов.